смазаны лишь подошвы сапог, но не брюки изобретателя. Профессор провалился в глубь реки, и это было странно для глаз Грубина, который за последние минуты уже привык к тому, что Минц идет по воде пешком. И вдруг… как будто Лев Христофорович нашел дырку в воде и ухнул в нее, как в яму. Он продолжал прижимать к груди зайца, закричавшего в предсмертном ужасе.
Грубин не раздумывал. Он бросил пальто и прыгнул на проплывавшую мимо лвдину. С нее на другую. Теперь перед ним была полынья метра в три шириной. В нормальной жизни Грубину никогда бы не одолеть такого расстояния. Но сейчас он даже не размышлял, прыгнул и удержал равновесие…
Через минуту Грубин уже дотянулся до профессора и рванул его вверх. Минц буквально вылетел из воды.
От этого движения Грубин наверняка бы упал, если бы не сапоги профессора. Вылетая из воды, Лев Христофорович ухитрился подогнуть ноги и встать на корточки. Сапоги сразу принялись за работу. Для них вода была твердой. Профессор выпрямился и поддержал Грубина.
К этому времени их вынесло на середину реки. Они стояли, держась за руки. Профессор Минц на воде, а Грубин на льдине. Профессор промок, но не чувствовал холода. Заяц тоже промок и больше не кричал, а лишь мелко дрожал.
— Спасибо, — сказал Минц.
— Н-н-не стоит, — сказал Грубин. Ноги его подгибались после пережитого. Опасность еще не исчезла. Профессор Минц мог бы теперь добраться до берега, но Грубин был не в силах повторить свое путешествие.
— Значит, так, — сказал Минц, опираясь на Грубина и медленно, осторожно поднимая правую ноту. — Придется нам совершить не совсем элегантное, но вынужденное путешествие. У тебя какой размер обуви?
— Сорок третий, а что?
— Ничего, будет немного жать, — сказал Минц. — На одной ножке прыгать умеешь?
— Н-н-не знаю…
Профессор, стоя на одной ноге, стащил с другой сапог и протянул Грубину.
— Будем прыгать, — сказал он, — держась за руки.
И они запрыгали по воде к далекому берегу. Свободной рукой Минц держал зайца. Когда до берега оставалось метра три и стало ясно, что спасение близко, Минц вдруг сказал:
— Какое счастье, что никого не было на берегу. Мы бы стали посмешищем для всего города.
1982 г.
ПЛОДЫ ВНУШЕНИЯ
Лето прошло, а сыграть в домино все не могли собраться. Меняются времена, меняются люди. Раньше, как вечер наступит, со двора слышен гром — мастера долбят по столу костяшками. А теперь кто уехал, кто занят, кто разлюбил эту рыцарскую игру.
В октябре — вечер выдался мягким, теплым, почти летним — старик Ложкин вынес во двор заслуженную коробку, рассыпал по влажной от утреннего дождя столешнице черные костяшки. И стал ждать.
Сначала появился Корнелий Удалов. С женой повздорил. Потом выглянул из своего окошка Саша Грубин, увидел людей, подошел, сел на скамью, смахнув прилипший желтый лист. Последним появился профессор Минц Лев Христофорович.
— Трудный день, — сказал он. — Газеты читал, а еще и работать нужно.
Все согласились, что трудный день.
— И времена трудные, — сказал Ложкин.
— Да, трудные, — подтвердил Минц. — Не успеваешь прессу читать. Центральные газеты, областные газеты, городская пресса…
— Шумим, — проворчал Ложкин. — Шумим.
Старик был в оппозиции. Грустно ему было смотреть на активность молодого поколения.
Удалов размешал костяшки, тщательно, как в старые времена. Но никто не спешил забрать свои.
— Тебе бы Батыева вернуть, — сказал Грубин Ложкину. — Чтобы был порядок и спокойствие.
— Молчи, кооператор, — ответил с презрением Ложкин.
Ложкину было противно считать, сколько Грубин заработал за последний месяц, делая мелодичные дверные звонки для жителей Великого Гусляра. Звонки исполняли любую мелодию, а в случае нужды говорили ласковым голосом, что хозяина нет дома. Звонки пользовались спросом. А когда Ложкин сказал, что такой звонок ему не по карману, то Грубин сделал ему в подарок звонок с негромким колокольным перезвоном, в котором угадывался «Марш энтузиастов». Подарок Ложкина возмутил, потому что укрепил в мысли, что Саша Грубин бысстыдно обогатился, раз может позволить себе делать такие подарки.
— При Батыеве, — заметил Ложкин, — мы тоже немалого добились. Переходящих знамен завоевали штук шестьдесят. Мне звание почетного гражданина дали, семь юбилейных значков… Организованно жили. Солидно. А вот я недавно пришел к Белосельскому с жалобой на Гаврилова, а у Белосельского дверь в кабинет раскрыта. Заходи любой. Так можно и без авторитета остаться.
С Ложкиным спорить не стали.
— Ну, начнем? — спросил Удалов.
— Движение вперед, — сказал Минц, не делая попыток забрать костяшки, — вот главный закон природы. Новые люди, новая инициатива. Смотрите, сколько перемен вокруг!
— Что же получается, движение ради движения? — спросил Удалов.
— Любое движение, — ответил Минц, — подразумевает перемены. А нам нужнее всего перемены.
— Да здравствуют перемены! — воскликнул Грубин.
Наступила пауза. Слышно было, как в соседнем дворе заскрипела калитка. Захлопала крыльями ворона, опускаясь на крышу.
— Нет, — сказал Удалов. — Любые перемены — это опасно. Некоторые так думают, что изобрел, отрапортовал, выдвинулся, а какой ценой — неважно. Есть такая тенденция.
— Есть, — сразу согласился Ложкин. — Устал я от этого.
— Значит, ты против прогресса? — спросил Грубин.
— Я за прогресс, но без лишнего изыска. Хотите историю расскажу?
— Только не выдумывай, — предупредил Грубин.
— Чистая правда, — сказал Удалов.
И он поведал соседям историю, что приключилась с ним на одной планете во время последнего космического путешествия. Название планеты он не запомнил, да и неважно это — сколько их разбросано по просторам Галактики! И на каждой свои проблемы, свои трудности. Имен действующих лиц и их должностей Удалову также узнать не довелось. Поэтому тамошние к-армины он называл городами, а вкушера Криссловиа именовал просто начальником. Это мы с вами знаем, что вкушер Криссловиа — плакорисс к-армины Пр. А Удалов не знал. Зато он был свидетелем тех событий и излагал их правдиво.
— Попал я туда проездом, — начал Удалов. — Остановился в гостинице. Вечером делать было нечего, включил телевизор. Круглый такой, в воздухе висит, как раз над кроватью. Передавали про ихнего врача-психолога. Женщине делали операцию, а он внушил ей, что никакого наркоза ей не надо. Такая у него была сила внушения.
— Это я тоже видел, — сказал Ложкин. — У нас
