Этот знаменитый договор, подписанный 11 апреля 1713 года, должен был положить конец конфликту, с момента возникновения которого прошло уже целых двадцать пять лет; но вместо этого, он послужил поводом для целого ряда препирательств, которые затянулись вплоть до нашего времени.
Параграф восьмой договора 1713 года по существу гласит, что Франция отказывается от права навигации по Амазонке и что оба берега этой реки должны принадлежать Португалии, а реку, которая должна служить демаркационной линией между владениями Франции и Португалии, называет именем Жапок, или Винсен-Пинсон.
Но странное дело, договор не обозначает ни долготы, ни широты, на которых находится эта река, и ничего решительно не говорит о том, кому должны принадлежать земли, лежащие внутри страны.
Это упущение, более или менее умышленное со стороны португальских уполномоченных, дало повод к недоразумениям и является основанием спорных вопросов и по сие время.
Не странно ли, в самом деле, что это имя Жапок, нигде и ни разу не упоминающееся в предварительном договоре 5 марта 1712 года, вдруг вошло в окончательный договор от 11 апреля 1713 года, и не родится ли при этом подозрение, что это наименование реки было впоследствии добавлено португальцами, которые пожалели о том, что сразу не предъявили больших требований.
И если нельзя допустить подобной возможности по отношению к торжественному догору, то, с другой стороны, нельзя не удивляться, на сколько все касающееся границ в этом договоре туманно и неясно, недоговорено и неопределенно. Если, как говорят сами португальские авторы, представители их нации на Утрехтском конгрессе были превосходно осведомлены относительно этого вопроса, то нельзя сказать того же самого о представителе Франции, маркизе д'Укселль, генерале-дипломате, который был столь же неловким и неискусным дипломатом, как и безжалостным и беспощадным генералом.
Что же вышло из этой двусмысленности, как бы на смех поднесенной нашим уполномоченным? А то, что португальцы впоследствии стали утверждать, что этим договором их границей признается Ойапокк, впадающий в океан, между 4 и 5 градусами северной широты, и что под именем земель «Северного Мыса» следует разуметь земли мыса Оранж, то есть свыше 80 лье берега!
Со своей стороны, французы утверждали, что речь шла о речке, впадающей в залив Винсен-Пинсон, между 1 и 2 градусами северной широты, и не соглашались ни под каким видом признать столь чрезмерные требования, которые лишали нашу колонию чуть не половины ее береговой линии и трех четвертей ее площади.
Необходимо настаивать на том факте, что если бы речь шла о реке Ойапокк, то ни в каком случае в предварительных требованиях договора португальцы не обозначили бы ее под именем Винсен-Пинсон, которым эта река никогда и нигде не называлась и ни на одной из карт того времени не обозначена, а повсюду обозначена под именем Ойапокк или сходным с ним, как это видно из целого ряда карт, изданных тогда и в позднейшее время. Таким образом демаркационную линию изображает река, носящая название Винсен-Пинсон, и не достаточно доказать тождество имен Жапок и Ойапокк, потому что наша река нигде не обозначена под именем Винсен-Пинсон просто или с каким-либо добавлением к этому имени.
При внимательном изучении старых карт, напротив, ясно видно, что канал Карапапори, а следовательно и река, впадающая в него, носили названия Аравари, Арровари, Аревари, Винсен-Пинсон и Иварипоко. И надо согласиться, что последнее название не более отлично от имени Жапок, чем Важабэго, которое носил в то время наш Ойапокк, как это несомненно доказано. Вот эту-то границу по Карапапори, образующему северное разветвление Арагуари, признанное Гумбольдтом за настоящий Винсен-Пинсон, Франция не перестает и не переставала требовать для себя. Добавим еще, чтобы закончить это изложение, имеющее для Франции еще иное, более важное значение, чем только простое географическое недоразумение, что вопрос этот так и не сдвинулся с места, несмотря на многие договоры, состоявшиеся впоследствии, и бесчисленные переговоры и совещания между дипломатами Франции и Бразилии.
В 1794 году эмансипация невольников во французской Гвиане напугала португальцев, которые, снарядив пять небольших судов, в ожидании формального объявления войны, начали с того, что стали грабить в Цассе большую ферму богатого скотовода гражданина Помм, который в ту пору был депутатом в конвенте.
И после, в течение двадцати лет, обе стороны продолжали истолковывать с оружием в руках смысл Утрехтского трактата. С 1794 по 1798 год весь берег между Амазонкой и Ойапокком был совершенно безлюден. Необходимо было увеличить пустыню между Кайеной и Пара, так как при соприкосновении с французами, давшими свободу рабам, Пара также очень скоро осталась бы без рабов и без индейцев. Между тем наши индейцы с Кунани и Макари жалели нас. Несколько сот семейств, вывезенных далеко, сумели обмануть бдительный надзор, установленный над ними, и, смеясь над самыми жестокими репрессиями, невзирая ни на какие опасности, вернулись на утлых пирогах из Мараньона в Марони и Кунани. Эти обстоятельства побудили Жаннэт-Удена, племянника великого Дантона, главного комиссара Конвента в Гвиане, изучить вопрос о наших границах с Португалией для окончательного утверждения их, при установлении всеобщего мира. С этой целью он поручил географу Ментеллю и инженерному капитану Шапелю составить два доклада, которые были отправлены одновременно в морское министерство.
Несмотря на эти разумные мероприятия, дипломаты все же нашли возможность подписать 20 августа 1797 года договор, еще более нелепый, чем предыдущие, так как он отодвигал нашу границу до Карзевенна. Но директория не пожелала утвердить его. 6 июня 1801 года новый договор, составленный в Бадахосе, переносил французскую границу на Арагуари и объявил, что навигация по Амазонке открыта на совершенно равных правах для обеих наций.
Амьенский трактат 25 марта 1802 года, весьма точный и ясный, окончательно устанавливает границу на главном устье Арагуари на 1 градус 20 минут северной широты, между Новым островом и островом Покаяния, и далее по Арагуари, Винсен-Пинсон и Ла-Кондамин от ее устья и до ее истоков, а отсюда — по прямой линии от ее истоков до Рио-Бранко.
Все, по-видимому, было улажено, как нельзя лучше, благодаря этому трактату, который является официальным и окончательным разъяснением Утрехтского трактата. Но для господ дипломатов было бы слишком просто придерживаться его в точности. Последовали трактаты 1814 и 1815 года, и дипломаты, вероятно, огорченные этим справедливым и разумным решением вопроса, поспешили вернуться к своим излюбленным двусмысленностям.
