встретились. Привычного звона не было. В полной тишине отпал ровно срезанный кусок лезвия меча. Толпа в один голос ахнула, а потом загалдела.
– Я всегда знал, что они дрянные клинки делают, но такого не ожидал!
– Даже серебро через это их дерьмо, как нож сквозь растопленное масло проходит!
– Давно я на свете живу, но такого позора не видал сроду!
– Ганс бы сказал: это не есть гутен меч и повесил бы обоих на первом же дереве!
– Что, Лубен, не забудешь доложить папочке?
Тут не утерпел даже и терпеливый Дезислав.
– Тещеньке моей тоже доложиться не забудь! С горячим приветом от человека, хотевшего сделаться вашим первым покупателем на новом месте.
Все перекрыл дружный хохот толпы. Из нее вырвался чей-то тонкий дискант:
– Ох и пороть сегодня Лубена батя будет! Драть неутомимо и день, и ночь!
Отозвался мощный басок.
– Мало того, что за неделю ничего не продал, так еще и главного семейного достояния сдури лишился! За пропажу именно этого меча его и кормить перестанут!
Многие уже вытирали от смеха слезы. А толпа все прибывала и прибывала. Народ стягивался на шум и смех, и начинал торопливо выяснять, над чем же тут так хохочут люди.
Лубен, с красной рожей и трясущимися губами начал орать, что у любого, даже самого хорошего кузнеца так бывает. Братья переглянулись.
– У нас не бывает, – тяжеловесно заявил Тодор.
Он у братьев, видимо считался за старшего, да и нос у него был побольше. Может родился на пару минут пораньше, или просто был порешительнее, и поэтому всегда говорил первым. Одно слово – лидер.
– Никогда! – добавил Тома.
Его имя переводилось как «близнец», и он всегда говорил вторым – зримый ведомый.
Лубен умолк, а то вдруг богатыри дадут за возражения щелбана. Насмерть ведь ушибить могут!
– Продолжим? – пророкотал Тодор.
– Конечно! – прогромыхал Тома.
И братья-великаны продолжили свое черное дело. И следующий меч бесславно повторил судьбу предыдущего один в один.
Лубен не вытерпел и заорал:
– Хватит мне тут товар портить! Наели рожи здоровенные и начали сдури мечи ломать!
Близнецы посмотрели на меня. Я хамам и бракоделам никогда не сочувствовал, и вместо того, чтобы подставить щеку под удар, как это проповедует моя религия, всегда уворачивался и наносил ответный удар. Поэтому ответил:
– Уговор дороже денег, у меня свидетелей толпа!
– Точно! Топчи гада до последнего! – отозвался истинно православный болгарский народ.
И мы продолжили. Куски мечей и сабель ложились на землю один за другим. Лубен сначала негодовал и кричал, бросался спасать свои железяки, но братья по очереди бережно ловили его двумя могучими пальцами за кафтан, проносили по воздуху и ласково отбрасывали за его же прилавок. После очередного падения он вылезал из-под прилавка не сразу, и под стать всем отцовским изделиям: весь какой-то перекошенный и перекособоченный. Потом стал надрывно рыдать и просить отдать остальные отобранные мной мечи и сабли. Но Лубен не был мужикам любимой женщиной, и его мамы в толпе не было, а к его соплям и слезам бессердечный народ отнесся равнодушно. Лубен бросился к пожилому мужчине, которого грубо отшил в самом начале.
– Дядя Калоян! Избавь от беды!
Ответ его не порадовал.
– Я тебе никакой не дядя, а просто ненужный старый! И кровного родства между нами нету.
А работа между тем велась неутомимо.
– Тома! Тодор! Тома! Тодор! – приговаривали молотобойцы.
Скоро все отобранные мною мечи и сабли закончились, и братья поинтересовались, изымать ли на проверку остальной товар. Народ заорал:
– Круши, все, что можно! Долби поганца! Да накиньте еще пару оплеух и самому Лубену, чтобы впредь неповадно было со своей мерзостью на наш рынок соваться!
– Тихо, добрые жители Хасково! – прокричал я голосом опытного оратора, вскинув вверх правую руку.
Гомон стих.
– Лубен не враг нам, и уговора крушить все его имущество не было. Поэтому мы заканчиваем наше представление, и я ухожу.
Братья согласились, и шоу оборвалось. Я бросил старые ножны Аль-Тана к Лубену на прилавок и пояснил:
– Это вам с отцом подарок от кузнеца-бракодела из Добра-Поляны. Вспоминайте его добрым словом! – вставил Аль-Тан в новые ножны и удалился, а народ сомкнулся возле Лубена. Я уходил, а сзади меня нарастал народный рев, бессмысленный и беспощадный.
На выходе с рынка был пойман Наиной. С подозрением глядя на меня, она спросила:
– А что это там за галдеж? Не ты ли затеял?
– Что ты! – глядя на нее честными серыми глазами заявил я. – Мы с Аль-Таном ему новые ножны покупали.
– Точно?
– Конечно! – развел я руками.
Наина чуяла мою ложь пытливым женским сердцем, но никаких фактов у нее в наличии не было, а я не Ваня – силой из меня ничего не выдоишь. Она вздохнула и отвязалась. Я проводил своим законопослушным взглядом ватагу рванувших на шум стражников с алебардами, вздохнул, и мы удалились с рынка более быстрым шагом, чем на него пришли.
С нашими встретились за обедом. Пока ели, вернулась и почему-то запыхавшаяся Ванча. К любимому так сильно бежала что ли?
– По всему городу уже каких-то приезжих разыскивают, в связи с тем, что некоего Лубена на рынке очень сильно побили и весь товар ему переломали. Все местные торгаши на какого-то никому не известного человека вину валят. С виду он не болгарин, цвет волос и глаз не наш, да и одет как-то не по-нашему. Хотя по-болгарски говорит очень чисто.
Наши глядели на меня, и им все было ясно.
– Ну и порядки в этой вашей Болгарии! – посмеиваясь заявил Богуслав. – Неизвестный приезжий, средь бела дня на глазах у всего рынка избивает купца, круша его товар, и никто не вмешивается! Прямо боязно на улицу выйти – вдруг этот ухарь где-то близко ошивается? Того гляди и нас обидит! Вова, ты его не видал?
– Нет, – ответил я. – Бог миловал. Зашел на базар, схватил первые же попавшиеся ножны и быстро убежал.
– Ну мы тут тоже вроде все переделали, – хлопнул себя ладонями по коленям Богуслав. – Поехали поскорей из этого страшного Хасково, покуда целы!
Из Хасково мы выехали без всяких приключений. Морозец крепчал, уверенно сменив температурный плюс на минус, началась привычная для нас, русаков, пурга. Ванча такое увидала первый раз в жизни. Особенно ее поразила стелющаяся под копытами лошадей поземка. Она ежилась от невиданного в Болгарии холода, втягивала голову в плечи, пытаясь защитить хотя бы открытую шею, и постоянно боролась с желанием спрятать покрасневшие от мороза руки в карманы. Но на коне Ванча держалась еще неуверенно, и отпускать поводья боялась. Черные густые волосы непривычную головенку
