на денек в Пловдив и оденем тебя, как картинку. Денег не пожалеем.
Теперь женские глаза зажглись радостью.
– Я отслужу! Я отработаю!
– Не горячись. В конечном счете за все это надо благодарить Славу – ему и отслужишь, ведь благодаря ему Наина в поход пошла. Да и с девушкой надо попытаться сдружиться, потолковать о своем, о женском. А то гляжу сторонитесь друг друга, а это нехорошо. Нам еще очень долго вместе идти и ехать по чужим землям. Неизвестно где и как нас какая-нибудь трудность или опасность прихватит. Надо нам всем душа в душу жить.
– Да вы ведь русские, а я нет!
– А Наина иудейка, и что с того? Национальность друга не имеет для русского человека никакого значения. Веди себя честно, работай хорошо, бейся с врагом от всей души, а как твоя нация зовется, это неважно.
– Да мы болгары в бою не сильны… Вон, под рукой Византии сколько времени уж живем…
– Все это ерунда. Отстоите еще свое царство. Не всегда и мы, русские, всех одолеваем – бывало, что и нас в битвах Византия побеждала. И не женское это дело о войне думать. А ваши мужчины бьются смело. Так Византия против них ораву наемников бросила, вот они и отступили.
Под эти разговоры, пока суть да дело, я наливал в бронзовый походный стаканчик взятую с собой из Лесичарски кизиловую ракию и разбавлял ее водой.
– На ка вот выпей, – сунул я озябшей бабенке горячительное. – Враз полегчает!
Она заколебалась.
– Ты ему верь, – поддержал меня Богуслав. – Он опытный лекарь, чего не нужно, не даст.
Ванча выпила и с непривычки закашлялась.
– Эх и крепкое вино вы у себя на Руси пьете! – раздышавшись сказала она.
Я не стал объясняться, что это их же болгарская ракия, вдобавок в ее же харчевне и взятая, да еще и наполовину разбавленная. Пусть с ней дальше Слава беседует, а мне пора звать молодых.
– Наина! Иван! – заорал я во всю мочь своих легких. – Езжайте сюда!
Молодые махом подъехали, и мы всей толпой взялись переодевать Ванчу. Наина помогла женщине повязать на голову, заодно прикрыв и шею, пуховый платок, Богуслав снял с себя длинный боярский кафтан с опушкой и надел его на любимую, а я, увидев, что у Ванчи плоховато гнутся в Ваниных рукавицах ладони, содрал с побратима еще и более мягкие боярские варежки. Богуслав накинул на себя длинную и теплую телогреечку из своих тороков и Ванины рукавицы. Запаслив, однако, старый черт, аж крякнул я.
Ванча в теплых вещичках пригрелась, разрумянилась, расцеловала в благодарность Наину и теперь обожающим взглядом любовалась любимым в телогрейке. Мы не спеша поехали дальше – лошадям сквозь заносы на дороге пробираться было нелегко.
– Слышь, Богуслав, надо на ночевку где-то останавливаться.
– Не рановато будет? Хотели же до Пловдива доехать.
– Не с утра выехали, а к обеду ближе, и в такую лихую погоду темнеет рано. А сейчас ведь где попало костерок не раскинешь – не лето красное на дворе. Нам до первой деревни или села лишь бы добраться, ведь с нами хрупкие женщины, а не закаленные дружинники едут.
– И то верно, – согласился Слава.
Парочки растянулись по дороге, а я ехал в гордом одиночестве и про себя напевал:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей,
с тоской вспоминая любимую жену и свой новый дом в Новгороде.
Вскоре показалось и небольшое сельцо, названия которого я так и не узнал. Постоялый двор выглядел каким-то гнилым зубом – он уже весь обветшал и грозил вскоре окончательно развалиться. Хозяйствовали старуха с несимпатичной дочкой средних лет, в обустройстве и поддержании должного порядка не чувствовалось твердой мужской руки – все табуретки были расшатаны и страшно скрипели, многие половицы в полу просто провалились. Одеты обе были как-то неряшливо, давно не стиранные фартуки были покрыты сальными пятнами. Вот и на кухне все у них делалось, наверное, тяп-ляп, и потому ужин на этом постоялом дворе и вышел нам с Марфой боком. Я осмотрелся – посетителей и постояльцев, кроме нас, не наблюдалось.
Нам плюхнули на плохо протертые столы тарелки с не очень проваренной перловой кашей, поверх которой скромно ютились скверно прожаренные куски свинины. Марфе тоже шмякнули прямо на пол сырой кусок свиньи – другого мяса на этом постоялом дворе не было. Я попробовал свою свинину и тут же отодвинул ее в сторону, решив сегодня попоститься и обойтись одной кашей. А непривычную еще хлеще болгар к морозу Марфу – все-таки первый год жизни прошел в родных краях весной, летом и осенью, прошиб, видимо, зверский аппетит, и она рвала свой кусище не раздумывая.
– Марфуш, – позвал я свою верную подругу, – может тебе тоже не есть эту гадость? Сейчас я и на твою долю каши возьму.
– Пустое, – торопливо прогавкала Марфа, – что мне будет! – и продолжила трапезу.
И я, старый осел, схалатничал, хотя и был приучен к сильным морозам в Костроме с самого рождения, подумав, что у собак желудки покрепче человеческих будут, и стал есть кашу. Ночью меня заели клопы, с утра встал разбитым, как драная калоша.
А по пути к Пловдиву, волкодавшу прошиб сильный понос. Снегопад утих, на небе появилось ласковое солнышко, и на улице зримо потеплело. В начале зимы так часто бывает: днем оттепель, а ночью морозяка, а чуть подальше мороз будет и днем, и ночью. Мы с Марфой приотстали от нашей кавалькады, чтобы не позориться перед нашей молодежью – известными шутниками. Будут потом вместо имени Марфа говорить что-нибудь вроде: эта обосравшаяся псинка! А начинающий поэт Ваня еще чего-нибудь в рифму изобретет. Какую-нибудь Марфу-сранфу! Не-е-ет, мы уж как-нибудь сами по себе, без сопливых обойдемся. А Марфу все несло и несло сначала каждый час, потом каждые полчаса. Никаких химиопрепаратов в 11 веке еще и в заводе не было, а народные методы пока не вспоминались. Вдобавок я и не горазд лечить собак, я как-то по людям всю жизнь специализируюсь. Посмотрел Марфушу методом волхва, думая, что сейчас все и пойму, а вот и шиш вам с загогулинкой! Здоровенный желудок, где собаку поменьше спрятать можно, был чуть ли не больше всего кишечника! Довольно-таки длинный тонкий кишечник, и малюсенький толстый. Ничего не поймешь! Явно какая-то бактериальная инфекция в кишечнике, слава Богу не вирус весь собачий организм полощет, и на этом по сути и все. Человек – это человек, а собака – это зверь, и подход к
