— Это был лишь спор, Кадан, тебя он не касается, — сказала Инеш, когда тот подошёл к их столу, — иди дальше пей своё пиво!
— Молчи, соплюха!
— Не смей так меня звать!
— Приглуши зевало, Инни! Этот ухорез мне чуть полноса не отстригнул, я с ним позузолить хочу, а не с девкой дуроумной!
— Своё приглуши, — поднялся из-за стола Винтерсблад, — ты как с девушкой разговариваешь? — он вмиг протрезвел и сейчас казался абсолютно спокойным: так бывало, когда в нём медленно закипало бешенство; лишь серые глаза смотрели с неприкрытой угрозой.
— Я её братёнок, как хочу, так и называю! Поняла, соплюха? Соплюха и есть! — повернулся он к Инеш.
— Да мне до далёкого места, кто ты такой! Ей такое обращение не нравится. Извинись.
— Лейтенант, — вмешалась девушка, — не лез бы!
— Вот именно, лейтенант, — набычился Кадан, — не лез бы. А то я тебя в то далёкое место и запихаю рылом вперёд, к потрохам Гнилого Генри!
— Надсадишься.
Кадан растянул губы в жутковатом подобии улыбки, продемонстрировав отсутствие верхнего зуба.
— Подзуживает, ты гляди! Бессмертный, что ли? Или безмозглый?
— Кадан, не надо! — предостерегающе сказала Инеш, но братец не обратил на это внимания.
Нагнувшись, он схватил за ножки стул, на котором сидела Инеш, поднял его, стряхнув девушку на пол, и, замахнувшись, треснул им Винтерсблада. Удар пришёлся в бок, лейтенанта смело с места и откинуло в гущу гостей за соседним столом. Те, наблюдавшие за происходящим с надеждой на потасовку, взвились со стульев, одним рывком поставили офицера на ноги и, толкая его перед собой в спину, как таранное орудие, ринулись на Кадана с радостным улюлюканьем.
Разобрать, что происходило дальше, не представлялось возможным. Весь бар превратился в нечто многорукое и многоногое, вопящее и свистящее, брызжущее пивом и ломающее мебель. Плотный клубок из тел катался от стены к стене, молотил руками и ногами куда придётся. Было неважно — кто, кому, куда и чем ударит. Главное, чтобы тебе отвесили меньше, чем сумеешь наградить остальных ты сам, а уж если ты вдруг упадёшь, будь добр, утяни за собой ещё кого-нибудь.
Разумнее всего было рухнуть на пол и отползти куда-то в более безопасное место, но упасть Бладу не позволяли: кто-то (не уступающий Кадану в размерах, но уже не он) крепко держал лейтенанта за ворот кителя и с наслаждением лупил по лицу и, казалось, не чувствовал ответных ударов, даже когда Винтерсблад, плюнув на честность, пнул его в пах.
***
Прохладная весенняя ночь приятно успокаивала боль, прикладывая к разбитому лицу свежий ветерок, словно влажный компресс. Винтерсблад сидел на крылечке «Мерзкой детки» запрокинув голову, сверху на него тускло светил качающийся над входом фонарь. На ступеньке стоял тазик с каким-то травяным отваром, рядом сидела Инеш, смачивая полотенце в тёплой воде и смывая кровь с лица лейтенанта, периодически шипевшего от боли.
— Дай, я сам сделаю! — он в очередной раз попытался отобрать у девушки полотенце, но та ловко спрятала его за спину. — Дай, говорю! Тут зашивать надо, ты не умеешь. Есть зеркало?
— Рот себе зашей, меньше бед будет, — хихикнула рыжая, — а больше на твоей витрине нечего шить, только синяки да ссадины!
Свет от фонаря загородила чья-то широкоплечая фигура.
— Ну чё ты, дерьмозавр, — беззлобно спросил Кадан, заглядывая в лицо лейтенанту, — живой, что ль? — одобрительно хмыкнул, средним пальцем сковырнул со щеки офицера прилипший листик от отвара, отправил его себе в рот, пожевал передними зубами, разбирая вкус; скривился и сплюнул через плечо. — Что за дрянь ты ему сварила, соплюха?
— Какая есть, такая и дрянь, — пожала плечами Инеш, — иди отсюда, не дёргай за нервы.
Кадан скривил смешную рожу, передразнивая сестру, и получил оплеуху неотжатым полотенцем.
— Ладно, некогда мне тут с вами… А ты молодец, дерьмозавр! Долго протянул, уважаю! Но до нашего размаху ещё не дорос, — Кадан улыбнулся, в ровном ряду желтоватых зубов мелькнула свежая прореха, — а ты — соплюха, и не спорь! — прикрикнул он на сестру и ушёл обратно в бар.
— Не слушай, — Инеш склонилась над лицом лейтенанта, обдав его терпким травяным запахом, — этот дурохваст всем прозвища придумывает. Чем больше человек ему понравился, тем гаже будет порекло, — она осторожно прижала полотенце к разбитой скуле мужчины.
— О-о-о, да он в меня просто втрескался по самые уши, я польщён! — усмехнулся Блад.
— Ну… он — может и нет, — тихо проронила девушка, пряча озорную улыбку.
На границе ослепительного света
Я стою на краю затянутой сеткой площадки, ярко освещённой фонарями. Свет не попадает за границы этого маленького квадратного мира, и зрителей на трибунах вокруг ринга не разглядеть. Они тоже пока не видят меня, но, я знаю, ждут. Чуют запах ещё не пролитой крови и солёного пота; волнуются, полные предвкушения, как молодые гиены, спешащие по следам леопардовой охоты. Я чувствую их возбуждённое дыхание, как на краю обрыва чувствуешь волнение моря в бездонной ночи.
Мои голые плечи покалывает нарастающий кураж; дышу глубоко, размеренно, чтобы не выплеснуть его раньше времени, не истратить по мелочам. Позади меня — Инеш. Я не вижу её, но угадываю её взгляд на своей коже. Она, как всегда, беззастенчиво разглядывает меня, и это разогревает ещё больше. Я хорошо знаю этот взгляд: дерзкий, прямой, со смешливой хитринкой. Что он только может сделать со мной, этот взгляд!
Сжимаю кулаки, от напряжения мышц на запястьях натягиваются бинты. Делаю шаг в обжигающий свет, переступаю границу миров, вскидывая кулак вверх. Трибуны взрываются ликующим воплем. Волна их восторга захлёстывает меня, оглушает, почти сбивает с ног. Это чем-то напоминает чувство высоты: бессмертие и всемогущество. Сейчас я могу свернуть горы! Но передо мной — всего лишь лыбящийся во все оставшиеся зубы Кадан Фоули…
***
— Что-то ты зачастил к нам, лейтенант! — Инеш всегда первая замечала Винтерсблада, стоило ему только переступить порог «Мерзкой детки», и всегда встречала.
За ней неизменно трусил Кукуцаполь. По-мужски, с грубым достоинством, как и положено матёрому коту с рваным ухом и суровым взглядом, он походя бодал лейтенанта
