— Мы приглашаем вас на кофе, — сказал он, когда мы вышли. В руках он держал сегодняшние местные газеты, и по выражению лиц обоих можно было понять, что что-то случилось. Особенно по лицу Стразерса, который выглядел так, словно выпил ночью пару литров крови. — Кое-что изменилось, и мы приглашаем вас на кофе.
Дансо тут же направился к больничному кафетерию, и я без колебаний последовал за ним, старясь не отставать, — через запасной выход с пластиковыми дверями, через автостоянку, где нас обрызгал мелкий дождь. За нами следовали Стразерс с Анджелиной, которая держалась за его руку.
— Я хочу сказать вам это сейчас, — сказал Дансо, когда, оторвавшись от них, мы прошли сквозь еще одни двери и вернулись в главное здание, со скрипом двигаясь по начищенному полу. Дансо не оборачивался, не отрывал глаз от видневшейся в конце коридора двери кафетерия. — Я хочу сказать вам это, пока он не слышит.
— Стразерс?
Он кивнул.
— Мы здесь не поэтому, но это важно для вас, и я хочу, чтобы вы услышали это без свидетелей.
— Что услышал?
— Мы получили результаты. Сегодня утром. От судебно-медицинского эксперта.
Я замер, моя нога застыла в воздухе. Затем я медленно опустил ее и как ни в чем не бывало двинулся дальше. Словно он ничего мне не говорил.
— Итак, вы получили результаты, — ровным голосом сказал я. — И что же?
— Он ничего не оставил. Под ногтями ничего не оказалось. Ни волос, ни кожи.
— Она же сопротивлялась.
— Да. Три ногтя сломаны. А остальные…
— Остальные?
— Он их вычистил. Полностью. По телевизору показывают столько детективов, что теперь все знают, как скрывать улики. Она ведь была без сознания.
Я продолжал идти, дожидаясь, пока все это уляжется у меня в голове.
— А что это значит, Питер, — «он ничего не оставил»?
Дансо остановился. Мы уже дошли до кафетерия, и он стоял, положив руку на дверь, и серьезно смотрел на меня. В голове у меня снова промелькнуло странное ощущение, что он мой отец.
— Он не тронул ее, сынок, — сказал он, положив руку мне на плечо. — Почему он оставил ее обнаженной? Кто знает? Но он ее не коснулся, так что можешь об этом не беспокоиться.
Я стоял, сопротивляясь желанию его обнять, потому что огромный участок моего сознания, до этого парализованный, вдруг щелкнул и снова начал функционировать, словно айсберг, лишившийся ледяной шапки. Тут в конце коридора появились Стразерс с Анджелиной, и все сразу прошло. Следующее, что я помню, — мы в кафетерии, снимаем мокрые куртки и ищем столик возле батареи.
7
Дансо пил чай из кружки, сделанной из нержавеющей стали, остальные довольствовались кофе в пластмассовых стаканчиках, которыми был уставлен весь стол. Мы ели имбирное печенье, лежавшее на тяжелых белых тарелках, все еще горячих и отдающих капустой, словно их только что извлекли из посудомойки. Буфет напоминал турецкую баню, от титанов и плит поднимался пар, отчего по оконным стеклам текли струйки воды.
Нас заставили ждать. Нам скармливали обрывки информации, не имеющие ничего общего с главными новостями. Нам сказали, что, по их мнению, Дав нашел нас по взятой напрокат машине. Каким-то образом — один Бог знает как — он засек меня во время одной из поездок, возможно, около полицейского участка в Обане, и несколько дней следил за нашим номером. Нам рассказали, что такой седан видели в семидесяти восьми местах, так как символика «Селтика» над задним сиденьем, оказывается, не такая уж редкая вещь в этой части Шотландии. Нам показали крошечную заметку в «Глазго гералд», где говорилось, что полиция отказывается подтвердить или опровергнуть нападение в Думбартоне, в результате которого одна женщина оказалась в больнице в критическом состоянии.
— И это напоминает мне… — Дансо вытер губы и посмотрел на меня. — Я собирался спросить вас еще кое о чем. — Он проглотил кусок печенья. — О машине. Вы уверены, что не видели ту машину припаркованной? — Он достал из кармана пиджака шариковую ручку и, развернув салфетку, нарисовал на ней несколько пунктирных линий. — Смотрите, мы думаем, что она могла быть припаркована вот здесь. — Он нарисовал крестик на дороге, которая вела на восток через поля. — Что вы думаете?
— Не исключено. Но когда я ее увидел, — я указал на параллельную дорогу, — она была вот здесь, на этой дороге.
— Что ж, давайте поставим все на свои места. Вы ехали отсюда, — он пометил западную дорогу, — где находился ваш «нянька», остановились здесь, глядя в эту сторону, и заметили его здесь, параллельно Хамберт-Плейс.
— Да.
— Значит, он парковался или здесь, или здесь. Его мог видеть любой, кто находился на этой дороге или ходил по полям.
— Кроме вашего «няньки».
Дансо откашлялся.
— Мы просто пытаемся отследить его передвижения по кварталу.
— Потому что хотите снять с крючка своего парня?
Он вздохнул.
— Простите, Джо. Вы считаете, будто мы пришли сюда, чтобы с вами спорить. Но это не так. Наш сотрудник хочет извиниться перед вами после того, как закончится срок его наказания.
Я вздохнул и откинулся на стуле, сложив руки на груди и одарив его недоверчивой улыбкой.
— Ради Бога, не надо морочить мне голову.
— Я серьезно. Он хочет извиниться. Ему будет полезно с вами поговорить. Что вы думаете?
Я ослепительно улыбнулся сначала ему, потом Стразерсу. Кривой, фальшивой улыбкой.
— А вы как считаете? Вы что, действительно думали, что я соглашусь?
Дансо засунул палец за воротник, он явно чувствовал себя неловко.
— Да. Мы так и думали. — Он искоса взглянул на Стразерса. — Мы и не думали, что он обрадуется. Ведь так?
— Так.
— Ладно, — сказал Дансо. — Я не собираюсь давить…
— Я говорю серьезно. Я не собираюсь с ним разговаривать. Я не хочу слышать его хныканье о том, как трудно было заметить Дава в этом поселке.
— Мы не поэтому размышляем о передвижениях Дава.
— Тогда почему? — Я опустил руки и принялся их разглядывать, чувствуя, как во мне закипает гнев. — Какая еще может быть причина для того, чтобы знать, где именно он ездил по этому гребаному поселку, чтобы ввести мою жену в эту гребаную кому?
— Потому что, — вмешался Стразерс, лицо которого слегка покраснело, — мы хотим знать, откуда он отправил вот это. — Он достал из портфеля коричневый конверт и положил его на стол. — Вот почему.
Наступило молчание. Мы с Анджелиной пристально смотрели на конверт.
— Он как следует почистил дом, — раздраженно сказал Дансо. — Я ведь вам говорил — он ничего там не оставил, совсем ничего. До этого мы даже не могли связать его с этим районом. Это единственный вещдок, который у нас есть. — Открыв конверт, Дансо достал оттуда содержимое, которое состояло из двух черно-белых фотографий и крафтового конверта — все в запечатанных пластмассовых файлах. — Отправлено по почте из поселка за некоторое время до трехчасовой выемки в тот день, когда он напал на Лекси. Если мы правильно понимаем, все идет как надо.
— Все идет как надо?
— Все. — Он посмотрел на меня, потом на Анджелину, потом снова на меня. — Это предсмертная записка. Он сообщает нам, когда собирается совершить самоубийство.
8
На конверте не было штемпеля. Он был адресован Дансо в Обане и содержал две фотографии Малачи Дава, исчезнувшие из его кабинета на острове Свиней. На первой он был изображен вместе с Асунсьон, матерью Анджелины. Вероятно, это была свадебная фотография, потому что у Асунсьон были цветы в волосах, а у него цветок в лацкане пиджака. На второй фотографии он был снят молящимся — лежащим на спине, словно мертвец, и спрашивающим Господа, не пришло ли время ему умереть. Увидев это, мы с Анджелиной одновременно протянули к ней руки.
— Нет-нет! — предупредил Стразерс. — Не прикасайтесь. Мне пришлось продать душу ответственному за доказательства, чтобы получить их на сегодня. Принцип «целостности доказательств» высечен у него прямо в сердце, и если я принесу их обратно с вашими отпечатками, он намотает мне кишки на палочку. — Стразерс слабо улыбнулся Анджелине. — Прости, детка, за грубое выражение.
— Это его фотографии, — с каменным лицом сказала Анджелина. — Из его кабинета.
— Да, мы знаем. Они упомянуты в описании места преступления. — Перевернув снимки, Дансо продемонстрировал нам строчки мелким почерком с завитушками. Потом пододвинул к нам фотографию Дава и Асунсьон. Наклонившись, мы попытались прочесть, что там написано. Я сразу же напрягся.
— Это о вас, — сказал Стразерс. — О вас с Алекс.
«Я повалялся с твоей телкой, мой друг [писал он]. И теперь, когда ты выплатил все до последнего цента, ты мучаешься так, как мучается скорпион, когда ужалит человека. Жить и скорбеть — это хуже смерти. В свое время ты будешь искать смерти и не найдешь ее, ты пожелаешь УМЕРЕТЬ, но смерть будет ускользать от тебя…»
