Потому что это цена спасения человечества.
Милена не видела, как Заура и Хельгу окружили сомы – с десяток, с такими же штуковинами-наростами на голове, как у первого, – и как принялись методично бить и ломать влюблённых. Белая оболочка Лона спасала её от душещипательных зрелищ. Лоно – подарок Ронина – готово было отправиться вместе с пассажирами далеко-далеко.
Но только в один конец.
И времени подумать уже не было.
Поэтому Милена просто вынула загубник изо рта и выдохнула:
– Домой!
* * *
«Динозавры» приближались.
Бежать некуда и незачем. В этой битве мы не могли победить, но разве это повод сдаваться? Мы продолжали стрелять в гигантских бионоидов, даже понимая, что это бессмысленно.
И тут, когда между ними и нами оставалось метров тридцать, не больше, на стекле само собой возникло белое яйцо пятиметровой высоты. Не было – и вот оно есть.
Да это же Лоно, понял я.
Патрик как-то странно посмотрел на меня. Я почувствовал, что он хочет, чтобы я закрыл глаза, но при этом он откроет свой рот. Если это известная детская шалость, то, во-первых, мы оба давно вышли из ясельного возраста, во-вторых, сейчас не время и не место, а в-третьих, в каноническом варианте шутка звучит иначе: «Открой рот и закрой глаза». То есть одному человеку надо совершить оба действия…
Я почувствовал, что веки мои тяжелеют и смыкаются…
Последнее, что я увидел, это удивление на лице Патрика, будто он никак не мог поверить, что я сразу не поддался на его глупые уговоры. А потом стало темно. И меня будто обхватило со всех сторон что-то живое, упругое.
И был свет. Яркая вспышка.
Это взорвалось Лоно. Взорвалось, будто ядерная бомба.
И был огонь, и клубы дыма, и обязательный гриб до небес.
Я всё это видел как бы изнутри. Огонь ведь бушевал вокруг меня, но я почему-то не испепелился в эпицентре взрыва. Это было странно, необычно и…
Это было хорошо.
Потому что это позволило мне выжить.
Когда всё закончилось, я очнулся рядом с сыном. Он стоял, неотрывно глядя на Цитадель. От «динозавров» и трупов наших союзников ничего не осталось. Их подчистую слизало радиоактивным огнём. О том, что уровень радиации необычайно высок, предупреждала пиктограмма, мерцающая на внутренней поверхности забрала.
– Мама… – в глазах Петрика блеснули слёзы.
– Что – мама? О чём ты?
Он мотнул головой – мол, ничего такого, не обращай, батя, внимания.
И всё же мне показалось, что он что-то не договаривает.
Почему он помянул Милену?..
Как бы то ни было, нам нельзя здесь оставаться.
Цитадель.
Издалека она казалась чрезмерно гордым – самовлюблённым даже – шпилем, проткнувшим землю и показавшим всему сущему себя – подобно тому, как перепивший подросток оттопыривают средний палец и демонстративно, с вызовом, тычет его толпе фанатов проигравшей команды, за считанные мгновения до смерти наслаждаясь своей глупой удалью…
– Вот и у тебя начались неприятности, Цитадель, – прошептал я. – Потому что Макс Край у твоих врат. Наша встреча была неизбежна.
С близи гордость шпиля уже не казалась чрезмерной. В основании Цитадель занимала площадь городского квартала, а высотой она была с полкилометра, а то и выше. Мощь. Сила. Непоколебимая твердь. Бионоиды-гиганты зря тратили время, охраняя подступы к Цитадели, – её не смогло бы разрушить и прямое попадание ракеты с ядерной боеголовкой. Стоя в считанных метрах у основания шпиля и задирая подбородок так, что кружилась голова, я всё больше уверялся в своей правоте.
Насчёт врат – это для красного словца. На самом-то деле никаких врат не было. Но как без пафоса в момент, определяющий не только моё бытие, но и судьбу бесчисленных народов и миров?..
– Батя, ты ещё долго будешь медитировать? – Патрик явно не ощущал того трепета, что завладел мною. – Или тут ночевать будем? Типа, утро вечера мудренее?
– Да что ты, сынок? Я всего лишь…
– А ещё народная мудрость гласит, что нельзя откладывать на завтра…
– Вот, сынок! Вот!
– …то, что можно сделать послезавтра, – закончил цитату Патрик.
Я вздохнул. Вот он, юношеский максимализм, во всей его красе. Как Цезарь: пришёл – увидел – победил. А как же – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Или «Фауст» Гёте у молодёжи нынче не в почёте, в школе не проходят?..
Годы во мне копилась сентиментальность, и вот её масса стала критической. Мне уже мало достичь поставленной цели – мне надо сделать это красиво. Чтоб было что вспомнить в старческой немощи, сидя у камина в окружении внуков.
– Патрик, вырастай поскорее. Мне нужны внуки.
Он одарил меня озабоченный взглядом – мол, батя, ты случаем не спятил от радости, что мы всё-таки дошли?..
– Ладно, сынок, веди меня к Ярости Отцов. Ты ведь знаешь, как проникнуть в Цитадель, да, Патрик? – вкрадчиво поинтересовался я.
– Ну а кто не знает? – ответил сын.
Сначала я решил, что ступеньки лестницы, по которой мы поднимались на нужный уровень Цитадели, – и почему Прародители не изобрели лифт? – сделаны из стекла, потом – что из хрусталя, а потом, когда хорошенько ударил кулаком по перилам, а те не просыпалась осколками – что материал мне не знаком.
И вот, когда терпение моё закончилось вместе с запасом воды в скафе, путь нам преградили полупрозрачные ворота. Доводилось уже встречаться с таким материалом в Парадизе. Ломиться, стрелять – бесполезно.
Нужно всего лишь легонько толкнуть ладошкой – и они отворятся.
Патрик остановился на пороге просторного – совершенно пустого! – помещения, перегородив мне дорогу:
– Батя, прежде чем мы пойдём дальше, я должен рассказать тебе то, что предстоит сделать. Не мне. Тебе предстоит.
– Сын, потом расскажешь. – Я взял его за плечи и отодвинул. Вошёл в зал, который мог предентовать на звание бального, таким просторным он был. – Чего на пороге топтаться?..
Патрик забежал передо мной:
– Нет, ты должен выслушать меня! Обязан, слышишь?! Там коридор, за которым зал с Яростью Отцов. Дальше меня с тобой уже не будет. Поэтому, батя, ты должен запомнить последовательность действий и…
– Чего это тебя не будет? – Я нахмурился, надеясь, что моё забрало не бликует в ярком свете, который источали стены, потолок и даже пол бального зала, и мой сын отлично видит, что я недоволен его речами, преисполненными упадничества. – Как это?.. Ты, дружище, глупостей не говори, а не то я всё же набью тебе задницу хоть раз в жизни!
Патрик собирался мне возразить, но в нашу семейную ссору вмешался посторонний.
Он появился неожиданно.
Отпочковался от стены.
Не было – и вот он, полюбуйтесь. Что-то меня стали утомлять предметы и люди, возникающие из пустоты.
И уж кого я меньше всего хотел повстречать в Цитадели, – но подсознательно ждал этого свидания – так это пацана лет десяти, ну может, чуть старше, просто мелковатого для своих годков.
Увидев его перед собой, я не удивился, что вместо скафа на нём был всё тот же дырявый свитерок с рисунком на груди – самодовольной монохромной рожей Микки Мауса. Добротный шлем заменяла бейсбольная кепка, повёрнутая козырьком назад, из-под которой торчала засаленная мышиная поросль, заменяющая пацану кудри и требующая стрижки «под ноль». Отмыть его «кудри» не представлялось возможным даже в цистерне шампуня.
Рябое от необыкновенно крупных веснушек лицо казалось безжизненным из-за неморгающего взгляда, устремлённого на меня. Люди частенько, сами того не замечая, моргают, чтобы смочить глазные яблоки и убрать с их поверхности мусор, пылинки. Органы зрения мальца в очистке и увлажнении не нуждались. Ну да он и не был человеком, это я точно знал, доводилось уже нам близко пообщаться.
Даже ближе, чем мне хотелось.
Из-за него я угодил в Тюрьму, а потом, сбежав оттуда, чуть не накормил собой, замороженным, белого мишку и косатку.
Я ожидал, что он, точно гопник из подворотни, где я с ним, кстати, и познакомился, начнёт выкрикивать, брызгая вонючей слюной, грязные ругательства и угрозы жестоко и цинично расправиться со мной и Патриком. Но пацан молчал. Не моргал и молчал. Заодно он не дышал. В таком морозном воздухе изо рта и носа обязательно должно парить, но – ничего. Тоже верно – зачем портить лёгкие радиоактивным воздухом, к тому же насыщенным смертельно опасными бактериями, способными убить за считанные секунды?..
– Опять ты. Никак не отстанешь, да, дружище? – Я сумел превозмочь несвойственную мне брезгливость и назвать это в кепке «дружищем». Личный подвиг. Повторять подобное не рекомендую.
Как я ни старался говорить спокойно и бесстрастно, в голосе моём явственно прозвучали все те сильные чувства, которые я испытывал к существу, что осмелилось сразиться с моим сыном посреди нью-йоркского чайнатауна и даже едва не победило Патрика.
