Решено было взять лес штурмом. Две колонны, каждая по двести егерей, под общей командой подполковника принца Гессен-Рейнсфельдского, быстро охватили лес с двух сторон и, поддерживаемые своими батальонами, начали атаку. Артиллерия, занявшая позицию на левом фланге, жестоко обстреливала лес, и своим огнем в значительной степени содействовала успеху. Одна кавалерия по роду местности не могла принять участия в бою и потому ограничилась только наблюдением за связью между колоннами и прикрытием флангов. Между тем, еще при первых пушечных выстрелах подошло грузинское войско, но Ираклий поставил его в общем резерве.
Лезгины, взобравшись на деревья, встретили атакующие колонны сильным огнем, но после пятичасового упорного боя должны были очистить опушку леса. Выбитые отсюда, они бросились в Куру, чтобы спасаться вплавь, но попали здесь под картечь четырех русских орудий, страшно поражавшую их в самой реке. Волны Алазани окрасились свежей кровью, и река буквально запрудилась людскими и конскими трупами. Поражение было так сильно, что неприятель оставил только в одном лесу двести тел, не успев, как того требовал священный обычай, унести их с собой. Потеря со стороны русских была сравнительно незначительна, но, к сожалению, один из главных виновников успеха, принц Рейнсфельдский, получил смертельную рану и вскоре умер. Тело его погребено в одной из тифлисских церквей. Это были первые жертвы и первая русская кровь, пролитая за освобождение Грузии. Переночевав на поле сражения, Самойлов двадцатого числа возвратился в Тифлис.
Победа, одержанная так успешно над лезгинами, имела то важное следствие, что подорваны были вера в неукротимость дикого племени и обаяние, которое производила их бешеная отвага. Обрадованный победой, царь устроил в Тифлисе парадную встречу русским войскам и пригласил Самойлова прямо в собор, где патриарх ожидал его для служения благодарственного молебствия.
Глубокие снега, завалившие горные ущелья, приостановили на время военные действия. Но с наступлением весны, в апреле 1785 года, новая значительная шайка лезгин и турок ворвалась в Картли. Она прошла через Боржомское ущелье и, разорив несколько деревень, увела в плен более шестисот человек грузин. В Сураме стоял в то время майор Сенненберг с частью Белорусского батальона. Он взял с собой двести егерей при одном орудии и, кинувшись в погоню, настиг лезгин верстах в семи от Сурама, на берегу Куры у деревни Хощуры. Прижатые здесь к обрывистому берегу речки, лезгины и турки напрасно старались проложить себе дорогу оружием. Егеря отбрасывали их, поражали картечью, расстреливали залпами. Более четырех часов длился этот бой и кончился неслыханным дотоле поражением хищников. Тысяча триста тел оставлено было ими на поле сражения; остальные, бросаясь в Куру, тонули, и сотни трупов неслись по быстрой речке до самого Тифлиса. Наибольшие потери пали на долю турок, из которых двести человек были взяты только в плен. Победу торжествовало все христианское Закавказье.
Военная репутация лезгин была подорвана. Однако же они решились еще на одну попытку, чтобы восстановить свою померкшую славу, и с этой целью снова ворвались в Картли. Тот же майор Сенненберг встретил их опять на берегу Куры и двадцать восьмого мая выдержал жаркую схватку. Грузинская конница, первой начавшая бой, была моментально сбита с поля сражения, и лезгины, одушевленные успехом, стремительно ударили по русской пехоте. Безумная отвага их превосходила все, что можно себе представить, но это были уже последние вспышки дикой энергии, последние отблески грозной и кровавой славы, некогда озарявшей лезгинские знамена. Встречая везде несокрушимую стену русских штыков, неприятель дрогнул; смешался и обратился в бегство, оставив триста тел на поле сражения.
«Опыты храбрости наших войск, – писал по этому поводу Потемкин к Бурнашеву, – должны послужить в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».
Успехи русского оружия в Кахетии и Картли не сразу упрочили в Закавказье мир и безопасность, и грозные тучи уже снова собирались над Грузией. В августе стали доходить со всех сторон тревожные слухи о сборах на границах многочисленных врагов. В Ахалцихе собирались лезгины и турки; из Дагестана надвигался Омар-хан аварский; внутри волновались татарские дистанции, угрожая отложиться от Грузии. Лазутчики то и дело приносили тревожные известия, советуя грузинам спасать свои семейства и имущество. Опасаясь более всего вторжения аварского хана, располагавшего, как говорили, пятнадцатитысячной армией, Ираклий считал свое положение безвыходным. Он уже не думал об обороне границ, а приказал всем жителям собраться в четыре главные пункта, которые только и намеревался отстаивать. Этими пунктами были: Тифлис, Гори, Телави и Сигнах. Бурнашев сосредоточил в Тифлисе оба батальона и держал их в готовности двинуть туда, куда обратится главный удар неприятеля.
Малочисленность войск, расположенных на Кавказской линии, препятствовала подать оттуда какую-нибудь помощь Грузии, а между тем положение ее крайне беспокоило Потемкина. С восстанием Чечни и Кабарды сообщения с ней были прерваны, и находившиеся в Тифлисе русские батальоны казались обреченными на жертву.
Наконец, после долгого ожидания, шестнадцатого сентября 1784 года в Тифлисе получено было известие о появлении аварского хана на Алазани. Бурнашев тотчас передвинулся с войсками в Сигнах и предлагал Ираклию немедленно атаковать лезгин на переправе их через реку. Но Ираклий не решился покинуть крепкую сигнахскую позицию. Тогда Омар-хан спокойно перешел Алазань и, не обращая внимания на грузинское войско, запершееся в крепости, стремительно пошел к Тифлису. Этот смелый маневр опрокинул все расчеты Ираклия, и ему пришлось форсированным маршем спешить на защиту столицы. Но едва Бурнашев подошел к авлабарскому мосту, как Омар переменил направление и кинулся вглубь Картли, неся с собой смерть и опустошение. Паника, вызванная им, была так велика, что грузинская конница не отважилась идти на разведки, а потому пришлось нанимать охотников за большую плату, чтобы добыть необходимые сведения. Эти охотники пробирались на горы, высматривали неприятеля издали, а потом, дождавшись ночи, возвращались к царю окольными путями. Понятно, что подобные люди могли доставлять только самые неверные сведения, и притом запоздалые, так как неприятель, пока они пробирались от вражеского лагеря к грузинскому, мог вдоль и поперек искрестить всю Грузию.
Наконец след неприятеля был найден. Аварский хан подошел к границам Имеретии и обложил Вахань, замок князей Абашидзе, нашедших средство известить об этом Ираклия. Русские батальоны немедленно были двинуты по тому направлению, а вслед за ними с разных сторон потянулось и царское войско. Когда Бурнашев дошел до Сурама, Омар все еще стоял перед Ваханью. Не будучи в силах взять замок приступом, он дважды пытался взорвать его, но без успеха. Тогда он предложил князю Абашидзе вступить в переговоры, но едва последний прибыл в ханскую ставку, как был задержан и объявлен пленным. Вероломный поступок Омара не ослабил, однако же, энергии осажденных, которые продолжали защиту с прежним упорством. Русские войска были уже в одном переходе, когда Ираклий вдруг получил известие, что замок сдался. Оказалось, что храбрые защитники его принуждены были к тому видом жестоких мук, которым лезгины ежедневно на глазах гарнизона подвергали старого князя. Не желая видеть его мучений, ваханьцы отворили ворота и были наказаны за это самым жестоким образом: лезгины вырезали все население, а замок превратили в развалины. Падение Вахани так сильно поколебало решимость Ираклия, что план экспедиции расстроился, и он отдал приказ отступить. А лезгины, между тем, тоже оставили Картли и ушли, никем не преследуемые, оставив после себя страшные следы опустошения.
Вся Грузия лежала в развалинах и находилась в таком положении, в каком не была со времени разорения ее шах-Аббасом. Горесть царя усиливалась еще постоянными упреками царицы Дарьи, считавшей причиной новых бедствий Грузии вступление ее под покровительство России, которая, по ее мнению, никогда не могла оказать стране действенную помощь. Мнение царицы разделяли многие князья, и на Ираклия одного ложилась вся подавляющая тяжесть неблагоприятных обстоятельств.
Между тем, события второй турецкой войны сосредоточили все внимание России на берегах Дуная. Два батальона, оставленные в Грузии, не могли принести существенной пользы в случае нового вторжения неприятеля, а только сами легко могли пасть жертвой его. И так как усилить их решительно было нечем, то полковнику Бурнашеву приказано было оставить Тифлис и возвратиться на Линию. В то же время и все устроенные Потемкиным укрепления по дороге в Грузию были уничтожены. Первая попытка России прочно утвердиться в Грузии окончилась, таким образом, неудачей. Но она не могла быть ничем иным, как предвестием близкого подчинения России всего Закавказья, которое скоро и совершилось при императоре Павле. «Остается только сказать: слава Богу, – говорит Фадеев в своих „Письмах с Кавказа“, – что занятие совершилось именно в царствование Павла. Если бы промедлили три или четыре года, – справедливо замечает он, -то в первой половине царствования Александра, в период непрерывных европейских войн, решавших участь более близких государственных интересов, нам было бы, конечно, уже не до Кавказа, а с 1815 года всякое посягательство с нашей стороны на этот край вызвало бы на свет кавказский вопрос в размерах вопроса уже европейского».
