Эти новорожденные — победители. Они выиграли схватку за существование, взяли первый и самый высокий барьер в их жизни. Через несколько дней они выйдут из стен клиники в ожидающий их мир. Там их ждут дом, школа, соперничество, борьба за славу и обладание собственностью. Для них будут конструировать все более мощные и красивые автомобили; самолеты, в которые они сядут, будут летать все быстрее и дальше: каждому их капризу будут потакать разнообразные товары. Некоторые из них столкнутся с неизвестностью — одни неудачно, другие смело, третьи с восторгом. Кто-то вкусит сладость успеха, кто-то — горечь поражения. Кто-то преодолеет ранние невзгоды, кто-то спасует перед жизнью. Но все они, достигнув телесной зрелости, повинуясь древнему инстинкту, начнут совокупляться и со временем производить потомство. Некоторые из его представителей появятся на свет в этих же стенах.
В противоположном конце холла располагалось еще одно, меньшее отделение. В нем тихо лежали в кувезах те, кто стартовал не слишком удачно. Это было отделение недоношенных. Их существование было под большим вопросом, свою первую схватку с жизнью они пока не выиграли. И доктор Дорнбергер направился в первую очередь к ним. Последним он осмотрел самого маленького пациента — этот крошечный фрагмент человечества. С сомнением, поджав губы, он покачал головой и написал назначения.
Когда Дорнбергер уже вышел из отделения, в другую его дверь вошли сестра Уилдинг и Джон Александер.
Как и все, кто входил в отделение недоношенных, они надели стерильные халаты и маски, несмотря на то что от помещения с кувезами, снабженного кондиционерами и увлажнителями воздуха, их отделяла стеклянная стена. Остановившись, миссис Уилдинг легонько постучала по стеклу. Молодая медсестра подняла голову и подошла, с любопытством глядя на них поверх маски.
— Ребенок Александер! — громко и четко сказала сестра Уилдинг, чтобы ее услышали, и жестом указала на Джона. Девушка кивнула и сделала знак, приглашая идти вдоль стеклянной стены. Они прошли мимо нескольких кувезов и остановились. Сестра развернула один из них так, чтобы отец мог увидеть ребенка.
— Боже мой, и это все? — непроизвольно вырвалось у Александера.
— Да, он невелик, — сказала сестра Уилдинг.
Джон недоверчиво уставился в кувез:
— Я никогда в жизни не видел… таких маленьких.
Он продолжал молча смотреть. Неужели это человек — эта крошечная, сморщенная, похожая на обезьянку фигурка?
Ребенок лежал совершенно неподвижно, и только едва заметные ритмичные движения грудной клетки говорили о том, что он дышит. Даже в кувезе, сконструированном для недоношенных детей, это малюсенькое тельце казалось заброшенным и потерянным. Было вообще непонятно, как в нем может теплиться жизнь.
К ним подошла молодая медсестра.
— Сколько весит ребенок? — спросила сестра Уилдинг.
— Тысячу шестьсот граммов. — Медсестра посмотрела на Джона: — Вы понимаете, мистер Александер, что здесь происходит? Понимаете, как выхаживают вашего ребенка?
В ответ он отрицательно покачал головой. Он был не в силах даже на мгновение оторвать взгляд от этого маленького комочка.
— Некоторые люди хотят знать, — по-деловому сказала молодая сестра.
— Если вам не трудно, — попросил Джон, — расскажите и мне, пожалуйста.
Сестра указала рукой на кувез:
— Внутри поддерживается температура тридцать шесть и шесть десятых градуса. К воздуху добавляется кислород. Его содержание в кувезе около сорока процентов. Кислород облегчает ребенку дыхание. У него очень маленькие легкие. Они пока еще недоразвиты.
— Да, я понимаю. — Он по-прежнему смотрел на ритмично поднимающуюся грудь сына. Пока продолжается это движение, ребенок живет, маленькое сердечко бьется и нить жизни еще не оборвалась.
Сестра между тем продолжала говорить:
— Ваш ребенок очень слаб и не может сосать, поэтому мы кормим его через зонд. Видите эту тонкую трубку? Она показала Джону трубочку, которая спускалась сверху в ротик ребенка. — Зонд введен в желудок. Каждые полтора часа мы вливаем в зонд глюкозу с водой.
Джон поколебался, но потом спросил:
— Вы много видели таких случаев?
— Да. — Медсестра многозначительно кивнула, словно предвидя следующий вопрос. Джон заметил, что она маленькая, хорошенькая, рыжеволосая, судя по выбившемуся из-под шапочки завитку, и удивительно молодая — не больше двадцати. Но выглядела она весьма компетентной и знающей.
— Как вы думаете, он выживет? — Он снова взглянул на ребенка сквозь толстое стекло.
— Трудно сказать заранее, — наморщила лоб сестра. Чувствовалось, что она старается отвечать честно, но так, чтобы не уничтожить надежду и не внушить ее. — Одни дети выживают, другие — нет. Иногда кажется, что у некоторых детей есть воля к жизни. Они борются за нее.
— А этот борется? — спросил Джон.
— Об этом пока рано судить, — уклончиво ответила сестра. Все-таки восемь недель — это много. — Она помолчала, потом добавила: — Это будет тяжелая борьба.
Он опять стал смотреть на крошечную фигурку. Только теперь ему в голову пришла простая мысль: «Это же мой сын, часть моей жизни». Он ощутил в себе необъятную любовь к этому живому кусочку плоти, к своему младенцу, который в одиночку борется за жизнь в этом теплом стеклянном кубике. У Джона возникло абсурдное желание крикнуть сквозь стекло: «Ты не один, сынок. Я пришел к тебе на помощь. Вот мои руки, они укрепят тебя. Вот мои легкие, я буду дышать ими за тебя. Только не сдавайся, сынок, не сдавайся. У тебя все впереди, мы так много сможем сделать вместе — если только ты будешь жить! Слушай меня и держись! Это я, твой отец, и я люблю тебя!»
Он почувствовал, как сестра Уилдинг взяла его за руку.
— Нам пора уходить, — мягко сказала она.
Джон кивнул. Говорить он был не в силах. Потом он еще раз оглянулся назад и пошел следом за миссис Уилдинг.
Люси Грейнджер постучалась и вошла в кабинет Джо Пирсона. Старик сидел за столом. Дэвид Коулмен, перелистывающий какую-то папку в дальнем углу кабинета, поднял голову.
— Я принесла новые снимки Вивьен Лоубартон, — сказала она.
— И что они показали? — с живым интересом отозвался Пирсон. Он отодвинул бумаги в сторону и встал.
— Практически ничего.
Люси подошла к висевшему на стене негатоскопу. Мужчины последовали за ней. Коулмен щелкнул выключателем, и через пару секунд, мигая, вспыхнули люминесцентные лампы прибора.
Люси и оба патологоанатома принялись рассматривать и сравнивать рентгенограммы. Как и доктор Белл, Люси показала область реактивного воспаления надкостницы после биопсии.
— Других изменений нет, — сказала она.
Пирсон задумчиво почесал пальцами подбородок и посмотрел на Коулмена:
— Кажется, ваша идея не сработала.
— Возможно, — неопределенно ответил Коулмен. «Интересно, — подумал он, — что же станем теперь делать?»
— Но попробовать все же стоило. — У Пирсона была привычка признавать чужие заслуги ворчливым тоном, но в данном случае Коулмену показалось, что старик просто тянет время, преодолевая свою нерешительность.
Теперь Пирсон обернулся к Люси.
— Итак, рентгенологи предпочли выйти из игры, — произнес он с язвительной усмешкой.
— Думаю, что можно выразиться и так, — спокойно ответила Грейнджер.
— Предоставив мне, патологоанатому, сказать последнее слово?
— Да, Джо, — ответила Люси и застыла в ожидании.
Наступившее молчание продлилось добрых десять секунд, прежде чем Пирсон уверенно произнес:
— Мой диагноз: у твоей больной злокачественная опухоль — остеогенная саркома.
Люси посмотрела ему в глаза:
— Ты говоришь это с полной определенностью?
— С полной определенностью. — В тоне патологоанатома не было ни сомнений, ни колебаний. Он продолжил: — Я был уверен в этом с самого начала, а это, — он кивнул в сторону рентгенограмм, — только укрепило мою уверенность.
— Хорошо. — Люси кивком подтвердила свое согласие. Она тут же принялась обдумывать свои следующие действия.
— Когда ты будешь ее оперировать? — буднично спросил Пирсон.
— Думаю, что завтра утром.
Люси собрала рентгенограммы и пошла к двери. Глядя на Коулмена, она сказала:
— Пойду сообщать Вивьен эту новость. — И нахмурилась: — Как это тяжело!
Когда дверь за Люси закрылась, Пирсон повернулся к Коулмену.
— Кто-то должен был принять это решение, — начал он с необычным дружелюбием. — Я не стал спрашивать ваше мнение, потому что не мог допустить разговоров о сомнениях. В этом случае Люси могла бы сказать о них девочке и ее родителям, а они наверняка решили бы повременить с операцией. И их нельзя было бы в этом винить, ибо такова природа человека. — Он помолчал, потом добавил: — Думаю, мне не надо говорить вам, что означает такая задержка при остеогенной саркоме.
