К счастью, любительница скакать по казенным койкам не обратила на меня ни малейшего внимания. И лишь какой-то проблеск интереса мелькнул в ее малость косеньких, как у Митковой, глазах, когда этот негодяй с башкой в проплешинах - следы от погашенных об его темечко окурков - когда этот ирод рода человеческого, крякнув и передернувшись, представил меня:
- А это, лапочка, господин Тюхин - прыгун с высоты, снайпер-с, отличник... м-ме... половой и поэтической подготовки!..
Я готов был проткнуть его кием, как шпагой, но каким-то чудом сдержался и, стиснув зубы, врезал по шару, вложив в удар всю силу своего негодования! О!.. Вы не поверите: и свояк и чужой, перелетев через лузу, с грохотом запрыгали по паркету!
- Я же говорил вам: кикс и два шара за борт, - ухмыльнулся фальшивый немец. - Кий, говорите, дрянцо?..
И тут Рихард Иоганнович поменялся со мной киями и, практически не целясь, этак с треском, пижонскими клапштосами загнал шесть шаров кряду!..
Запахло разгромом, позорной "сухой", каковым образом я, Тюхин, в жизни не проигрывал, да еще при свидетелях.
- Ты, Виолетточка, ступай, - намеливая биток, задумчиво сказал этот новоявленный Толстоба*. - И не надо плакать: все образуется.
- Думаете... думаете, он выздоровеет?
- Петушком запоет!
Робко улыбнувшись, моя курочка - именно так она просила называть ее в минуты нежности - моя курочка, взмахнув подносом, выпорхнула. Я перевел дух.
- А что связи, Тюхин, все еще нет? - спросил Рихард Иоганнович и, взявши кий за спину, мастерски сыграл абриколем в угол.
Я был потрясен до глубины души. У меня задергалась щека, кольнуло сердце...
- Вы что-то спросили? - не сводя глаз с восьмого, последнего шара, как нарочно подкатившегося прямехонько к центральной лузе, пролепетал я.
- Мандула, спрашиваю, не прорезался?
Я поднял на него обреченный, ничего не понимающий взор,
- Ну бейте, чего же вы не бьете, - сглотнув комок, простонал я. - А лучше дуньте - он уже и ножки туда, в лузу, свесил...
Но Ричард Иванович, абсолютно нежизненный, неправдоподобный, как бы специально составленный из необъяснимостей и противоречий, мой Рихард Иоганнович и тут не подкачал.
- Слушайте, Тюхин, это не вы сочинили: "Сгорел приют убогого чеченца..." Значит, не вы... м-ме... Жаль! В таком случае посвящаю этот шар светлой памяти убиенного вами продавца цитрусовых, тоже, замечу, большого любителя русского бильярда...
Для пущего форса он, падла, взял кий пистолетиком и уже было прицелился, но вдруг зажмурив свой неподбитый глаз, заорал:
- Что за черт! Ни-чего не вижу!.. Тюхин, не в службу, а в дружбу подайте мои черные провиденциалистские очки!.. Данке шен!
Он напялил очки на нос, ткнул указательным пальцем в дужку... и здесь... И тут в глазах у меня, друзья, самым натуральным образом померкло!..
- Ну, вот, а тут еще, как назло, лампочка... м-ме... перегорела! Я так не играю, что за игры - в темноте?! - заявил мой мучитель. - Ударчик за мной. Тюхин...
И Рихард Иоаннович мягко, но властно подхватил меня под локоток и, как тогда, в подвале, в самом начале моих бесконечных злоключений, повел меня, униженного и оскорбленного, страдающего, как вам известно, куриной слепотой и проклятой слабохарактерностью, куда-то прочь, прочь от невиданного позора...
О!.. О, если бы вы знали, если бы вы только представить себе могли! Я решительным образом ничего не видел. Дважды я задевал рукой, по-слепчески простертой вперед, какую-то посуду. Один раз рука моя так и вмялась во что-то теплое, пугающее большое. Темнота взвизгнула, хохотнула. Щеку мою ожгла дружеская затрещина.
- Молодцом, Тюхин! - одобрил Рихард Иоганнович. - Как всегда, ухватили самую суть!
Где-то впереди раздалось лошадиное ржание. "Товарищ комбат!" - екнуло мое несчастное сердце. Что ж, и на этот раз я не ошибся. Мы куда-то вошли. "Мене, текел, упарсин!" - шепнул мой поводырь, и я тотчас же прозрел.
Мы стояли у буфетной стойки столовой комнаты. В двух шагах, за освещенным свечами столиком маячили взметнувшиеся при виде нас и взявшие руки по швам товарищи Хапов, Кикимонов, Копец (все подполковники) и товарищ майор Василий Максимович Лягунов.
- Вольно, вольно, господа заговорщики! - снисходительно приветствовал их Рихард Иоганнович, и, заложив одну руку за спину, а другую за борт кителя, направился к служебному столику на двоих у окошка.
- Ах да! - внезапно остановившись на полпути, воскликнул он. - Прошу любить и жаловать: это Тюхин, мой ассистент. Помните я давеча предупреждал вас?.. Да вы садитесь, садитесь, в ногах... м-ме... правды нет, как, впрочем, и во всем прочем.
Я оцепенел, как кролик, на которого уставились сразу четыре отгороженных стеклом террариума удава. "Господи, Господи, Господи! - запульсировало в мозгу, - и чего он там, мерзавец, наговорил обо мне?.."
Товарищи офицеры, к счастью, рассиживаться в служебное время не стали. Подняв опрокинутые стулья, они дружно заторопились по делам, причем каждый счел своим долгом пожать мне руку перед выходом.
- Как же!.. Честь имею - Хапов!.. Можно просто - Афанасий, - моргая белыми свинячьими ресницами, отрекомендовался бригадный начхоз.
Промелькнул весь бледный, спавший с лица начфин Кикимонов. Рука у него была мокрая, губы тряслись.
Копец, попутно пощупав мой пульс, заглянул мне в глаза, попросил раскрыть рот и сказать "а-а".
- Изжоги, отрыжки воздухом нет? - бережно дотронувшись до моего живота, справился он.
Товарищ комбат, сверкнув золотой фиксой, радостно оскалился, гоготнул в кулак, дружески потрепал меня за плечо.
- Ловко это вы нас из ведра, - загундел он, не сводя с меня теплого отеческого взора. - С ног и до головы включительно!.. На вечернем построении будете?.. Это хорошо, это заслуживает!.. Какие-нибудь распоряжения по батарее будут?
Поснимав фуражки с вешалки, они на цыпочках, почтительно оглядываясь на засмотревшегося в окно Рихарда Иоганновича, удалились.
О, белая, в складочках скатерка, тугие, крахмальные, куклуксклановскими колпаками, салфетки, мельхиоровые приборы, ромашки в хрустальной вазочке, дымящееся жаркое на фарфоровой, с золотыми вензельками, тарелке, две порции масла, компот!.. Из окна открывался вид на туманный, подсвеченный фонарями и небесными сполохами, плац с марширующим под барабан музыкантским взводом: "Р-ряды сдвой! Раз-два!.. Правое плечо вперед шаго-ом арш!.." Вот и я так же - два с половиной года: "Ы-рас! Ы-рас! Ы-рас-тфа-три-и!.." Господи, да неужто не приснилось, неужто и вправду было?! Вон там, у клуба, майор Лягунов приказал натянуть проволоку "на высоте 25 -30 сантиметров от плоскости земли", это чтобы не сачковали, такие-сякие, чтобы тянули носочки! Товарищ комбат лично ложился на бетон и, придирчиво соизмеряя, утробно стонал: "Выше, выше ногу, мазурик! Еще выше!.. Вот так!" Однажды вечером, торопясь в кино, Василий Максимыч ненароком зацепился в темноте за незримую препону и упал на бетон, получив тяжелое сотрясение. Проволоку мы, разумеется, тут же сняли, а он, вернувшись из госпиталя, про нее почему-то даже и не вспомнил... Вон там, у трибуны, недоуменно поигрывая своей бородавкой на лбу, старшина пожелал поглазеть на мою, еще не выдранную Митькой. И я сел на бетонку, я стянул сапог и, размотав портянку, сунул пятку под самый старшинский нос: "Вона, видите какая здоровенная!" И товарищ старшина, брезгливо принюхавшись, пробурчал: "Нугу нада чаще мыть, рудувуй Мы!" С тех пор и мою, все мою, мою и мою зачем-то, как закашпированный, а вымыв и вытерев, нет-нет да и шепчу: "Нуга, нуга все это, Иона Варфоломеевич, по самую шею отчекрыженная хирургом, с бородавкой на пятке, нуга!.." А как маршировали мы здесь по праздникам! "К торжественному маршу! Па-батарейно! На одного линейного дистанции!.." Господи, до сих пор мороз по коже! "Бат-тарея!" И печатая шаг, да так, что по всей Европе дребезжали оконные стекла, елки зеленые! - с автоматами на груди мы проходили мимо взявшего под козырек на трибуне бати, полковника Федорова. "Равнение на пра-у!.. И-и-и - раз!" - стошейный взмет, двухсотподошвое чах!чах!чах!чах! И его, батино, басистое, на весь, бля, испуганно притихший континент: "Молодцы, связисты!" "Служ... Свет... Сьюз!" И такое счастье, такое молодое, лопоухое, безоглядное, беззаветное! И хоть в огонь, хоть в полымя, хоть на Кубу добровольцем!.. Ведь было же, всем святым в себе клянусь было!.. Эй, Колюня, если еще слышишь меня, подп...подтверди!..
- Все рефлексируете, друг мой? - катая хлебный шарик, задумчиво вопросил мой неизбывный товарищ по несчастьям.
- Сполохи-то, сполохи какие! Прямо как под Кингисеппом! - прошептал я. - Как на войне, только канонады не хватает...
- Парадигма Амнезиана. Тут всегда так: туманно, вспышечно, этакими спорадическими проблесками. Это что, Тюхин! Следующая станция - Парадигма Трансформика, вот там повеселимся от души! Или наплачемся. Это уж как повезет.
- И... и много их?
- Парадигм? Как у дурака махорки - несчетно, Тюхин! Парадигму Четвертой Пуговицы вы уже лицезрели, а есть еще Парадигмы Эмпирея, Каприччиозо, Перипатетика, Примитивика, Мфуси...
