"И ты знаешь, что этот мерзавец натворил?"
"Кто?"
"Твой Шпырной! Он - испортил меня!"
"Это как это?" - удивился Витюша.
"Я же говорил, говорил ему: не смей во мне ковыряться ножиком. Не послушал. Ковырнул! И вот результат: я никак не могу вспомнить каким образом осуществляется ретрансформация. В данном случае я имею в виду возвращение в исходное состояние!"
"Из часиков - в Зюзика?"
"Ну не в старшину же Сундукова!"
"А смог бы?"
И тут началась такая истерика, что рядовой Эмский засунул чокнутые часики от греха подальше под подушку, а сам перевернулся на другой бок и еще крепче заснул. И вот ведь что удивительно: ему опять приснилась летающая тарелка. Только на этот раз уже не Сундуков, а он, Витюша, стоял за штурвалом боевой космической машины. И над головой сияло солнце, а внизу, золотясь куполами и шпилями, как в стихах Пушкина, красовался град Петров: Свердловская набережная, площадь Ленина, крейсер революции "Аврора", Кировский мост... Послушная рулю машина величаво проплывала над Невой и свежий, пахнущий корюшкой, ветер с Балтики шевелил Витюшины волосы. И от избытка чувств он на мотив песни "И по камешкам, по кирпичикам" пел: "Ни фига, Витек, просморкаемся! Еще целая жизнь впереди!" Слева по набережной, параллельно рифмуясь, - АА ББ - в четыре ряда двигался автотранспорт. Маленькие, еще меньше чем Зюзик, человечки торопились по своим делам. Один из них - в военной форме, в фуражке, размахивая руками, как на митинге, свернул на площадь Декабристов. "Да ведь это же товарищ Фавианов, репетирующий поэта революции Маяковского!" - запоздало обрадовался рулевой Тюхин - "Как это тут, елки зеленые, чтобы это... чтобы повернуть назад?" И суетно желая пустить пыль в глаза бывшему однополчанину, ткнул наугад в одну из кнопок на пульте, и корабль, вздрогнув, метнулся вдруг по безумной параболе влево и вверх, и на страшной скорости врезался в купол Исаакиевского собора!.. И только золотая вспышка, только горький гаснущий голос: "Эх, рудувуй Мы, нэ сберег ты ввэрэнную мне буевую тэхнику!.."
"А?.. Что?!.. Где это я?.."
Разинув рот молчит Гриша. Ночной дождик стрекочет по крыше телятника. Внизу, в буржуйке рдеют торфяные брикеты (всю жизнь Эмского будет преследовать этот незабываемый нерусский запах). Гукает маневровыми неведомая станция. Внизу, под Витюшей, на первом ярусе, шепчутся:
"Иди ты! Побожись!"
"Честное ленинское! Да я только посмотреть, чего там чирикает. Я крышку ножичком поддел, а оно как засвиристит: "Прекратите, Роман Яковлевич, а то хуже будет!.."
"Иди ты!"
"Гадом буду!"
"Ну а ты что?"
"А я: сейчас-сейчас, уже прекращаю, а сам как поднажал! А оно как тряханет меня!.."
"За грудки?!"
"Током, балда!"
"Иди ты!.."
"Век дембиля не видать! У меня аж искры из глаз посыпались. А часики из рук - порх! И полетели... Сами летят, а ремешками, прямо как птица крыльями - мах-мах, мах-мах!.."
"Да иди ты в баню - врешь ты все!.. Э!.. Э!.. Ты уже до "фабрики" докурил, а ну дай сюда! Во, змей! Я тут уши развесил, а он, знай себе, курит и курит..."
"Вот и оно мне, это когда я еще ножичком не ковырял: "Не докуривайте до фильтра, Роман Яковлевич, в фильтре все элементы скапливаются..."
"Иди ты!.."
Рядовой Эмский терпеливо подождал, пока Шпырной со Шпортюком не улеглись, и слез с нар.
Эшелон стоял на запасных между двумя составами. Ночь пахла мазутом, соленой рыбой, едким, отдающим химией дымом эшелонных буржуек, большой рекой и еще чем-то, тоже химическим, но таким тревожно знакомым, почти родным, что у Витюши защемило в груди.
Послышались тяжелые, по мокрому гравию, шаги, что-то железное тюкнуло по железу, шаги смолкли, еще несколько раз тюкнуло. "Обходчик", - догадался Витюша и высунул голову под маленький ночной дождь.
- Что за станция? - тихо, чтобы не разбудить товарищей, спросил он.
- Областной город Эмск, - окая, ответил человек в брезентовом плаще с капюшоном.
Сердце у Витюши Эмского встрепыхнулось:
- Эмск!.. Не, правда Эмск?
- Мы люди нешуточные.
Обходчик достал из кармана брезентухи мятую пачку "севера" и угостил солдатика.
- Спички есть?
Эх, и спичек у солдатика не было. Трепещущий в ладонях огненный мотылек взлетел к Витюшиному лицу.
- Эва! - вскрикнул путеец испуганно. - Это че у тебя? Болезнь, что ли, какая? Воспаление?
- Проказа, - сказал Витюша.
Как ни странно, ответ успокоил железнодорожника.
- А-а!.. Ну это от нервов, это пройдет. Ты, служивый, вот что, ты мочой пробовал? Попробуй. Рекомендую. Откуда путь держите?
Витюша ответил ему, что из Парадигмы Мфуси и в свою очередь поинтересовался, когда дадут отправление.
- А кто же вас, вояк, знает, - зевнул путевой обходчик. - Вы ведь "литерные". Может утром, может к обеду, а может и вовсе через десять минут...
Они еще немного поговорили о политике, о погоде, о вагоне-рефрижераторе, от которого невыносимо смердело тухлой рыбой. Папироски докурились. "Ну, бывай!" - сказал солдатику путеец и пошел дальше, потюкивая молоточком, изо всех сил напуская на себя увесистость и солидность, хотя на лицо ему, невропатологу сраному, салаге наглому, было от силы семнадцать, ну, разве что с хвостиком.
Гукал маневровый. Диспетчер по громкой связи просил какого-то Петрова позвонить Сидорову. Ночь пахла Эмским заводом синтетического спирта, в просторечье - "синтяшкой" и это был тот самый запах, что так разбередил Витюшину душу. Здесь, в Эмске, жила его родная сестра. Сюда он приехал погостить на недельку, сдав экзамены на аттестат зрелости, да так и застрял на целых семь месяцев: по блату сменив питерскую прописку на местную, пошел на завод щелочных или, как он сам говорил, сволочных аккумуляторов, учеником слесаря, точил пуансоны, сверлил дырки в матрицах, чуть не вступил в комсомол, чуть не напечатался в областной газете, - и все потому лишь только, что на городском пляже влюбился второй раз в жизни роковой любовью в маленькую, но тем не менее на пять лет его старшую, библиотекаршу. Ах, что это был за роман, что за роман, о, что за роман!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз, в какой-нибудь другой, совсем-совсем другой книге, милые мои, дорогие, все на свете понимающие!..
И тут Витюша вздохнул так громко, что аж застонал. Часики на руке стрекотнули.
- Он совершенно прав, - чирикнул Зюзик, - у тебя все, друг мой, исключительно все на нервной почве. Главное спокойствие. Три глубоких вдоха и выдоха, счет про себя от тринадцати до ноля и наоборот...
- Ты бы мне лучше подсказал, как от болячек избавиться.
- Зачем?
- Кто ж меня с такой мордой в отпуск пустит?..
- Морда как морда, - недовольно пробурчали часики. - Но раз уж ты настаиваешь, я подумаю. Как там у вас в народных мудростях: ум хорошо...
- А когда его нет - еще лучше, - грустно досказал Витюша и полез на нары, припомнив еще одну, куда более подходящую к случаю поговорку: утро вечера мудреней, елки зеленые...
Разбудили его топот, голоса, звяканье посуды. По междупутью бегали дневальные с бачками.
- Слезай рубать, а то "моряком" останешься: сегодня макароны, по-дружески предупредил Колюня Пушкарев.
Витюша, зевая, вынул из вещьмешка свою персональную - и тоже от Дедулина - ложку, на выпуклой части которой, той самой, чем щелкают салагам по задницам, было аккуратно выколото: "Ищи, сука, мясо!" - Витюша достал свою личную, алюминиевую ложку, он высунул голову в оконце - на кого это там разорался Филин? - да так и замер с изготовленным для очередного зевка ртом.
За путями, метрах в четырехстах, ежели напрямки и наискосок через пустырь, он увидел тот самый двухэтажный с голубятней на крыше дом, в котором прожил целых семь месяцев - вдали от родителей, вдали от Питера, Господи, вдали от всего, что было - и это выяснилось только здесь, в разлуке! - так любимого и дорогого, что Витюша с тоски чуть было не женился, нет не на библиотекарше, совсем-совсем на другой, но это опять же совершенно из иной оперы!.. Дом был так близок, что называется - рукой подать, что Витюша даже ущипнул себя за руку. Но это был никакой не сон, просто, пока он спал, ушел состав с астраханской тухлятиной и открылся, елки, такой вид под гору, да еще с рекой, широченной, как море, вдали, открылся такой, бля, вид, что у Витюши Эмского прямо аж дух перехватило, а сердце затарахтело, как телеграфный аппарат СТ-35: внимание всем членам и органам! быть готовыми к очередному чрезвычайному происшествию!
И ЧП не заставило себя ждать!
В 8.15 по местному времени Витюша еще рубал макароны с тушенкой, в 8.16, даже не доев, он вдруг хлопнул крышкой от солдатского котелка об пол, отчаянно воскликнул: "А-а, да чего уж там!", - выпрыгнул из вагона и, чуть не сбив с ног товарища старшего лейтенанта Бдеева, сломя голову помчался прочь!
Ему кричали, его пытались остановить (сержант Филин) с помощью подножки, но рядовой Эмский был неудержим. Лягнув сержанта, он кубарем скатился под откос и, петляя как опившийся химией заяц, скрылся за штабелями старых шпал.
