от руководства мировой революцией в тот самый момент, когда на нее в принципе можно было всерьез рассчитывать.
О том, как вел себя Генсовет, Г.Е. Зиновьев рассказал в докладе от 21 мая, прочитанном в пользу фонда бастующим рабочим Англии и в пользу фонда пролетарского студенчества 1‐го МГУ: «8 мая, когда движение с быстротой шло вверх, когда оно давало многообещающие свежие ростки, когда возникали комитеты действия, организовывались комитеты по продовольствию, крепли стачечные комитеты, похожие на наши районные советы, когда вся масса вышла на улицу, когда она выделяла по 100 тыс. человек в одном Лондоне для борьбы со штрейкбрехерами, когда рабочие братались с солдатами, в этот момент Генсовет давал гениальные советы стачечникам: заполняйте свой досуг танцами и спортом. И кое-где началась эта идиллия: бастующие играли с полицией в футбол…»[770]
Когда вопрос о мировой революции встал в полном объеме, вместо Г.Е. Зиновьева руководство ею пришлось осуществлять М.П. Томскому. Михаил Павлович ответственнейшую миссию провалил. 12 мая они с референтом Коминтерна по Великобритании Гумбольдтом назвали в своей телеграмме в Москву соглашательские действия Генсовета «компромиссом»[771]. На следующий день возмущенный Зиновьев внес в Политбюро проект резолюции ПБ, в котором сразу же справедливо говорилось о том, что директива Томского и Гумбольдта Компартии Великобритании о подчинении решению Генсовета и о прекращении забастовки «глубоко неправильна и принципиально не верна», поскольку «капитуляция Генсовета без всяких условий, и даже без гарантирования рабочим, что они могут поступить назад на работу, есть акт небывалой в истории международного рабочего движения измены»[772]. В тот же день статья Зиновьева с обвинениями Генсовета в измене английским рабочим вышла в Центральном органе ВКП(б) [773]. Парадокс состоял в том, что 14 мая Политбюро демонстративно провалило проект резолюции Зиновьева и утвердило текст телеграммы Томскому и Гумбольдту, написанный Сталиным: «Подчиниться Генсовету нельзя, когда рабочие бастуют и хотят бастовать. Генсовет и его вождей надо критиковать и беспощадно разоблачать, надо на ошибках Генсовета учить массы. Предлагаем комиссии немедля отменить свою директиву и заменить ее директивой в духе нашей телеграммы. Работу комиссии после исполнения настоящего постановления считать оконченной»[774].
Л.Д. Троцкий, как это часто бывало в годы Гражданской войны и в двадцатые, болел и лечился в самый неподходящий для этого момент (данную психологическую особенность «вождя Красной армии» обыграл медик-публицист Виктор Тополянский в статье «О роли градусника в истории»). Оправившись и вернувшись в Москву, Лев Давидович, по его мемуарному заявлению, «потребовал немедленного разрыва блока с Генеральным советом. Зиновьев, после неизбежных колебаний, присоединился [к Троцкому]. Радек был против. Сталин цеплялся за блок, даже за его видимость, изо всех сил. Британские тред-юнионисты выждали конца острого внутреннего кризиса, а затем отпихнули своего щедрого, но бестолкового союзника невежливым движением ноги»[775].
Конечно, не обо всех переговорах можно найти архивные документы, однако заметим, что каких-либо следов колебаний Г.Е. Зиновьева в указанном вопросе пока никому выявить не удалось. И не случайно. Г.Е. Зиновьев изначально занял в этом вопросе столь же принципиальную позицию, как и Л.Д. Троцкий. И уж точно, в отличие от Троцкого, Зиновьев зазвонил во все колокола сразу же после начала всеобщей забастовки в Великобритании. Уже 11 мая он подверг резкой критике Генсовет, который отказался от помощи профсоюзов СССР, «дабы никто не мог сказать», что британская забастовка «есть революционная борьба»[776]. Зиновьев писал: «Нельзя сомневаться в том, что громадная масса английских рабочих стоит за необходимость тесной товарищеской связи между рабочими всех стран, что она глубоко ценит международную солидарность, что она понимает, что без международной помощи забастовку выиграть невозможно. Этой массе нужно помочь исправить ошибки, допущенные нынешними руководителями забастовки, подталкиваемыми правыми “вождями”. Нужно сказать ей, что стачка, начавшаяся как протест против снижения зарплаты и увеличения рабочего дня, может победить лишь в том случае, если руководители не будут бояться “политики”, если они не будут прятать голову под крыло, если они будут смело ставить вопрос о власти. Кто этого не хочет сказать пяти миллионам бастующих рабочих, тот губит победы стачки в зародыше»[777]. 29 мая в предисловии к публикации своих майских статей о «великих событиях в Англии» отдельной брошюрой Зиновьев указал: «Первое слово Коммунистического Интернационала, с которым он обратился к английским пролетариям, было: главная опасность – вожди Генерального совета. Их цель – возглавить движение, дабы его обезглавить»[778].
Изрядно поработав на выставлении «оценок» товарищам по большевистскому руководству в отношении событий в Великобритании, Л.Д. Троцкий перешел в книге «Моя жизнь», которую он начал писать в Алма-Ате в 1928 г. (Льва Давидовича «подбил»[779] на написание воспоминаний Евгений Алексеевич Преображенский), а закончил в Турции в 1929 г., к майскому перевороту в Польше 1926 г.: «Не менее знаменательные события произошли одновременно в Польше. Мелкая буржуазия, мечась в поисках выхода, встала на путь восстания и подняла на щите Пилсудского. Вождь коммунистической партии Варский решил, что на его глазах развертывается “демократическая диктатура пролетариата и крестьянства”, и призвал компартию на помощь Пилсудскому. Я знал Варского давно. При жизни Розы Люксембург Варский мог еще занимать свое место в рядах революции. Сам по себе он всегда был пустым местом (Троцкий, как всегда, не смог удержаться от личного выпада. – С.В.). В 1924 г. Варский после больших колебаний объявил, что понял, наконец, вред “троцкизма”, то есть недооценку крестьянства, для дела демократической диктатуры. В награду за послушание он получил вождя (так в книге Троцкого. – С.В.) и нетерпеливо ждал подходящего случая, чтобы обновить свои с таким запозданием полученные шпоры. В мае 1926 г. Варский не преминул воспользоваться столь исключительным случаем, чтоб осрамить себя и запятнать знамя партии. Он остался, разумеется, безнаказанным: от возмущения польских рабочих его прикрыл сталинский аппарат»[780].
В одном Л.Д. Троцкий был безусловно прав: И.В. Сталин, Н.И. Бухарин и их сторонники сделали неверную ставку в двух важных тактических вопросах, от которых в определенной степени зависела судьба мировой революции. Генсек был вынужден развернуть наступление на позиции оппонентов с нехарактерной для него скоростью (верное свидетельство того, что в данном случае он ни секунды не сомневался в поддержке со стороны руководителей местных парторганизаций, которые, накушавшись войной Гражданской, не имели ни малейшего желания участвовать в международных событиях, прямо не затрагивавших их вполне конкретные материальные интересы).
1 июня 1926 г. Илларион Виссарионович Вардин (Мгеладзе), активный деятель Новой, а затем Объединенной оппозиций, написал Л.Б. Каменеву из Тегерана, куда его услали на работу: «Ленинградское заявление Сталина (отчетный доклад о Пленуме ЦК) о демократии внутри партии, “снятие с постов” Зин[овьева] и Кам[енева], отсутствие в “Б[ольшеви] ке” их ответа на статью Сталина (№ 3 “Б[ольшеви] ка”), “легализация” Слепкова в “Правде”, “защищающего” апрельские тезисы Ленина [1917 г.] – этих немногих фактов достаточно, чтобы видеть, что “твердый”, “стальной” курс продолжается. Печать ниже всякой критики. Она – особенно
