Внутри Управления теории Голицына нашли очень мало сторонников, разве что в лице самого Энглтона и его сотрудников. Энглтон принял голицынскую теорию, рассчитанную на дальнюю перспективу массовой дезинформации. Голицын считал каждого советского агента, прибывшего на Запад после 1959 года, в том числе и Пеньковского, частью этого тайного плана. «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрен в западную разведку усилиями КГБ», — писал Голицын{251}.
Голицын преподносил каждую успешную операцию ЦРУ как провал. Он был основным источником информации для Эдварда Джея Эпштейна, автора «Обмана»— исследования невидимой войны между КГБ и ЦРУ. По словам Эпштейна, информация, полученная от Голицына, не оставляла камня на камне от «Записок Пеньковского». «Он (Голицын) доказал, нарисовав схему размещения скрытых советских микрофонов в посольстве США в Москве, что ранее проводившиеся собеседования с Пеньковским прослушивались КГБ. Даже если он был не подставным лицом, а настоящим предателем, утверждал Голицын, его вынудили бы — обставив все таким образом, что он не смог бы отказаться, — передавать такие документы, которые советским было желательно передать ЦРУ. Иными словами, во время ракетного кризиса он служил советским почтальоном»{252}. На самом же деле с Пеньковским никогда не проводили собеседований в американском посольстве в Москве. И нет никаких доказательств того, что он попал под контроль советских до того, как был арестован. Тем не менее Энглтон согласился с выводами Голицына; единственный вопрос, интересовавший теперь Энглтона, заключался в том, когда именно Пеньковский попал под контроль советских{253}.
Голицын утверждал, что Пеньковский был провокатором и что сообщения служили для того, чтобы контролировать реакцию администрации Кеннеди на действия Советов. Ракеты были размещены на Кубе, настаивал Голицын, чтобы поторговаться по поводу их вывода. Они оказались там, чтобы заставить Кеннеди признать режим Кастро на Кубе и таким образом, по сути дела, отказаться от «доктрины Монро».
Голицын и Эпштейн не учитывали факты, касающиеся результатов работы Пеньковского и его ареста. Пеньковский, например, никогда прямо не сообщал англо-американской группе, что Хрущев размещает ракеты средней и промежуточной дальности на Кубе, хотя он задолго до этих событий совершенно правильно понимал, что Куба станет местом советско-американского конфликта. Вклад Пеньковского в урегулирование кризиса был иного характера. Он раздобыл справочники и характеристики ракет, дав правительственным военным аналитикам возможность интерпретировать все, что они видели на Кубе, а президенту выступать в переговорах с Хрущевым, опираясь на эти сведения и американскую мощь{254}.
Великая голицынская теория о начале массовой кампании советской дезинформации против ЦРУ основывалась на сомнительной предпосылке,— выдвинутой в тот момент, когда его собственная полезность для ЦРУ иссякала, — что КГБ проникло в Управление и что у него в распоряжении имеется высокопоставленный американец в роли «крота». После расстрела Пеньковского Энглтон вызвал к себе в кабинет Бью-лика и сказал ему, что все его агенты, завербованные после 1960 года, засвечены и являются частью советского плана дезинформации. «Я так разозлился, что просто повернулся и ушел, и мы с ним больше не разговаривали», — вспоминал Бьюлик{255}.
Однако, судя по сообщениям, Энглтон поначалу верил в надежность Пеньковского и настаивал на том, чтобы его информация поступала прямо к президенту Кеннеди. Пока Пеньковский был жив и передавал информацию, Энглтон никогда не ставил под сомнение достоверность его материалов. Правда, как показывают протоколы, Энглтон во время одного совещания утверждал, что Пеньковский — анархист, который хотел бы, чтобы началась война между Соединенными Штатами и Советским Союзом{256}.
После того, как Голицын выдвинул свою теорию, подозрения Энглтона возросли, и он стал утверждать, что Пеньковский — провокатор. «Трудно передать, каким отступничеством это показалось всему советскому отделу, который возглавлял Джек Мори», — писал Томас Пауэрс в своем исследовании «Человек, который хранил секреты», посвященном карьере Ричарда Хелмса{257}. Пеньковского по праву считают самым значительным из шпионов, когда-либо завербованных американцами в борьбе с русскими. Сотрудники ЦРУ, своими глазами видевшие 5000 кадров микропленки, переданных Пеньковским, на каждом из которых умещалось по две страницы текста документов, были потрясены качеством его информации. По приблизительной оценке, провокатор должен давать 95 процентов подлинной информации, если желательно, чтобы ему доверяли и верили его информации. Мысль, что Пеньковский был «подсадной уткой» и что русские умышленно выдавали такой объем достоверной информации, казалась сотрудникам ЦРУ лишенной здравого смысла. Одному из сотрудников, спорившему по этому поводу с Энглтоном, в конце концов «заткнули рот», сославшись на неизвестную ему секретную часть информации. «Вы ведь не имеете доступа к некоторым источникам», — загадочно произнес Энглтон, не пожелав продолжать разговор на эту тему.
Начальник контрразведки подверг сомнению достоверность лучшего шпиона ЦРУ, правда, только после его смерти. Настороженность Энглтона была одним из элементов интуитивного поиска «крота», окопавшегося в Управлении. Доверие Энглтона к Голицыну дошло до того, что тому в течение небывало продолжительного периода было дозволено проверять личные досье офицеров ЦРУ, говоривших по-русски или работавших в Москве, в надежде напасть на след «крота». Подобное нарушение принципов безопасности было беспрецедентным. Предполагалось, что «крот» окопался в советском отделе, в результате чего сотрудники этого отдела, попавшие под подозрение, переводились с должностей, где они занимались советскими или восточноевропейскими проблемами, на менее секретную работу{258} .
В течение долгого времени Теннент Бэгли, бывший заместитель начальника советского отдела, утверждал, что Пеньковского не арестовали раньше только потому, что КГБ защищал «крота», внедрившегося в ЦРУ, и опасался его разоблачения, если арестуют Пеньковского. Он аргументировал это тем, что расследование, которое предприняло бы ЦРУ с целью выяснения обстоятельств разоблачения Пеньковского, привело бы к «кроту».
Бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс вспоминает, что «мысль о том, что Пеньковский является двойным агентом, впервые была высказана Джимом Энглтоном, который был слишком тесно связан с Голицыным. Согласно концепции Энглтона, ни одна операция не обходилась у нас без инфильтрации советских. Мы с ним в этом отношении расходились во взглядах. Если бы дело зависело только от него, то ни одному из перебежчиков не было бы веры. Пока я работал в Управлении, мне еще удавалось держать в руках Энглтона. Как только я ушел, Управление утратило контроль над ним»{259}.
ЦРУ предприняло серию анализов того, что произошло с Пеньковским и каким образом он был схвачен. 26 июня 1963 года Джон Макоун обсудил этот вопрос с Консультативным советом по делам разведки при президенте. Когда один из членов Совета спросил, какими мотивами руководствовался Пеньковский в своей деятельности, Макоун ответил: «Прежде всего он руководствовался эмоциональными мотивами — этот человек не мог смириться с тем, что ему не удалось подняться на более высокую ступеньку власти, что и побудило его работать против нынешних лидеров».
