присутствует удивительное заблуждение человека, которое всегда убеждает его в том, что даже для богато одаренного ума приходит определенный земной период, когда он сам действительно может сказать, что пришел к Окончательному Человеческому Созерцательному Знанию, после чего в этой представленной точке он и будет пребывать. Внезапные начала новых истин нападают на него и опрокидывают его, как в свое время татары опрокинули Китай; и из-за того, что нет никакой китайской Стены, которую человек может построить в своей душе, и которая должна постоянно останавливать нашествия варварских орд, всегда питаемых из чресел Правды холодом, коим изобилует Север, то Империя Человеческих знаний никогда не сможет продолжаться в какой-либо одной династии, с тех времён как Правда продолжает дарить земле новых Императоров.
Но мысли, которые мы здесь приписываем Пьеру, должны быть очень тщательно отделены от того, что мы насочиняли относительно его самого. Не зная в то время о теории взаимного партнерства Безумия и Смысла в сотрудничестве с умственным и моральным ростом сознания, Пьер жестоко бранил свою неосмотрительность и начал сомневаться в своей душе, как не доверяющей тому радикальному изменению в его обычных чувствах, которое таким способом поторопило его войти в явную неуместность и безумие, и как не доверяющей самой себе – этому самому крайнему недоверию из всех существующих. Но этого прошлого недоверия в сердце не было, поэтому он чувствовал, что с самих небес имеет посвящение и благословение; однако присутствовало недоверие к его интеллекту, которое, неуправляемо поддерживая мужественную страстность его сердца, казалось, бросало упрек на саму её причину.
Но хотя у серьезного сердца всегда есть действенный бальзам для большинства прискорбных ошибок головы, всё же случается пауза, во время которой человек полностью погружается в несказанную меланхолию. Тогда начинает казаться, будто самые великодушные и добродетельные решения бывают предназначены только для прекрасных духовных эмоций, но они не являются простыми прелюдиями к физическому переводу этих эмоций на практический путь, в попытке воплощения которого мы оказываемся несчастными растяпами, получая вслед за этим унизительный позор. Затем прибавляются никогда полностью не побеждаемые воинства Заурядности и Обыденности и тяжесть Всемирной благоразумной предусмотрительности, сильно давящие на трепетную душу, с бесчеловечными криками высмеивающие все его благородство как простую оригинальность, которую, конечно же, должны вылечить дальнейшие мудрость и опыт. Человек словно схвачен за руки и за ноги и судорожно тащится по своему пути с собственной нерешительностью и сомнениями. Становясь темнее над этими жестокими препирательствами, его знамя повисает и замирает от бездействия своих знаменосцев.
Как раз в подобном настроении, приблизительно в два часа ночи, Пьер, с поникшей головой, пересёк порог частного особняка в Оседланных Лугах.
II
В глубокой и тихой сердцевине дома, наполненном спящими слугами и служанками, Пьер сидел в своей комнате перед привычным ему круглым столом, всё ещё заваленном книгами и бумагами, который три дня назад он так внезапно покинул ради внезапно появившегося и более важного объекта. Лежащими сверху и самыми заметными среди книг были «Ад» Данте и «Гамлет» Шекспира.
Его сознание блуждало и расплывалось, его руки блуждали и расслабились. Вскоре он обнаружил открытый «Ад» в руке, и его глаза встретились со следующими строками, аллегорически расписывающими вход человеческих жизней в арки входа во чрево ада:
«Я проведу вас в город Горя,
Я проведу вас в вечную боль,
Средь навсегда потерянных людей я проведу вас
* * *
Оставь надежду, всяк сюда входящий»
Он выронил фатальный том из рук, опустив отчаявшуюся голову на грудь.
Его сознание блуждало и расплывалось; его руки блуждали и расслабились. Прошло немного времени, и в его руке оказался открытый «Гамлет», а глаза встретились со следующими строками:
«Распалась связь времен; О, проклятая злость,
На то, что я когда-то рожден был царствовать по праву!»
Он выпустил слишком пророческую книгу из своей руки, его пораженное сердце глухо стучало в нём, словно булыжник, падающий в Каррисбрукский9 колодец.
III
Как человек, Данте Алигьери получил от мира непростительные оскорбления и унижения, а как поэт, Данте Алигьери завещал миру свое бессмертное проклятие возвышению Ада. Пламенный язык, чьи политические вариации лишили его успокоения этого мира, нашел себе зловещего союзника в той музе огня, который навсегда отрезал бы большую часть человечества от какого-либо утешения во всех мирах. К счастью для дилетанта в Литературе, ужасные аллегорические понятия Ада лежат не на поверхности, но, к сожалению, для серьезных и юных правдоискателей эти ужасные значения, будучи впервые обнаруженными, отравляют ядом те уголки их сознания, что ранее были лишены того суверенного противоядия в виде чувства непобедимой безопасности, которым обладают только наиболее развитые и проницательные души.
Оцените тогда, вы, рассудительные, настроение Пьера, тронутого пассажем Данте.
Если среди глубоких понятий этой всепроникающей неопределенности и есть предусмотрительно скрытые от всех значения, – за исключением самых тонких, – а исполненная смысла трагедия Гамлета и передает какую-то конкретную мораль, вообще приспособленную к обычному использованию человека, то она, в первую очередь, такова: всякие размышления бесполезны, если они не призывают к действию, и человеку не годится стоять в ожидании в моменты ударов, идущих со всех сторон, и что в самый начальный период нападения пробужденный человек должен ударить и, если это возможно, ударить с точностью и силой удара молнии.
Пьер всегда был восхищенным почитателем Гамлета, но ни его возраст, ни его сознательный опыт к настоящему времени не давали ему возможности уловить в безнадежном мраке проблеск его внутреннего смысла или извлечь из общей истории поверхностные и чисто случайные уроки, о которых с бо́́льшим удовольствием разглагольствовал бы дотошный моралист.
Яркий свет объяснения и откровения объединил, но не смог затенить прославления более глубоких истин в человеке, иногда проистекающих из его собственного глубокого мрака. Тогда его свет – чрезвычайная темнота, и по-кошачьи он отчетливо видит все объекты через среду, которая просто непроницаема для обычного видения. Почему же Мрак и Горе почитаются как старики, подобно тому, как избранные камергеры считаются приобщенными к познанию? Почему происходит так, что тот, кто не познал Мрак и Горе, не познал того, чему научился героический человек?
Свет этого мрака в руке Пьера перевернул перед ним душу Гамлета. Он не знал – по крайней мере, тогда он не чувствовал, что Гамлет, пусть и реально существовавший, был, в конце концов, лишь духом, вызванным своеобразной магией творческой руки, и также своеобразно был удален, наконец, в бесконечные пространства ада и ночи.
Эта не беспристрастно даруемая привилегия финального понимания одновременно показывает глубины, а также иногда – хотя и не столь отчетливо – некоторые вершины ответа. Но только на полпути вниз к заливу, когда его скалы полностью закрывают верх небесного свода, странник полагает, что на весь залив снизошла тьма.
Оцените вы тогда, вы, рассудительные, настроение Пьера, тронутого пассажем из «Гамлета»
IV
Разорванные на сто клочков печатные страницы Ада и Гамлета лежали у его ног, растоптанные им, в то время как их оторванные переплеты дразнили его своими уже опустошенными именами. Данте сделал его жестоким, а Гамлет намекнул на то, что он не сделал ни одного удара. Данте учил его, что у причины ссоры имеется горький вкус – Гамлет жестоко упрекал его в нерешимости драться. Тогда он снова начал проклинать свою судьбу, начиная в этот момент видеть то, что, в конце концов, он просто манипулировал собой и придерживал себя, в задумчивой сентиментальности впустую тратя время, выделенное на мгновенные действия.
Прошло больше сорока восьми часов. Изабель уже была публично признана? Он уже выводил её под руку в общество? Кто ещё знал об Изабель, кроме Пьера? Как прячущийся трус, он пошел бродить днём по лесу и как прячущийся трус, он поймал её, преследуя ночью! Он
