намокает ковролин. Я сама мокрая с головы до пят от принятого душа из сливного бака.
Будем решать проблемы по мере их поступления. В угловом шкафчике я храню старые полотенца, на всякий случай, вот раньше я никогда не представляла себе, что значит на всякий случай, и вот он наступил, и я понимаю, вот он – чертов случай! Я схватила с полки эти старые полотенца и побросала их на пол, чтобы собрать воду. Эдвард, наблюдая за моими действиями, решил тоже поучаствовать в движении, он потянулся к полотенцесушилке и схватил оттуда новое, дорогущее, из египетского хлопка сотканное чуть ли не самим основателем фирмы John Lewis банное полотенце и швырнул его на мокрый пол.
– Черт бы тебя побрал, Эдвард! – заорала я в гневе.
– Чолт бы тебя поблал! – как попугай повторил Эдвард. – Эллен плохая, Эллен лугается, Эллен говолит «чолт». Стань в угол, Эллен, а-ха-ха-ха!
– Эдвард, ты меня вынуждаешь ругаться, – строго сказала я. – Сиди в ванне! Я тебя буду купать, снимай свои грязные вещи.
Я сняла с него промокшую одежду и стала набирать ванну. Оглядела свои мыльные принадлежности, все эти пенки, бальзамы, бомбочки, лосьоны, кондиционеры, которые призваны очистить, успокоить, смягчить и освежить тело и душу, и решила, что здесь будет лучше применить антибактериальный Dettol. Подумав еще, добавила полколпачка жидкости для мытья унитазов, как говорится, для пущей верности.
– ФУ-У-У! – запротестовал Эдвард. – Воняет! Кака!
– Да, кака. Зато ты, грязный поросенок, станешь чистенький, миленький и дезинфицированный.
– Фу-у-у, кака! – повторил Эдвард.
– Да, кака, вот что случается, когда маленькие грязные поросята играют в туалете.
– Нет, кака, я покакал!
Я перестала намыливать его золотые ангельские кудри и посмотрела вниз. Так и есть, какашка, в воде болталась какашка, и огромная такая. Это он выдавил такую колбасу? Она же длиннее в два раза его кишечника? Такое бывает в природе? Это невозможно, выкакивать кирпичи, которые превосходят размером тело!
У меня вырвался стон. Я уже была по ту сторону добра и зла, неприятия и гнева, черт с ними, ведь я же могу помереть в ближайшие двадцать четыре часа от чего угодно, включая холеру, благодаря стараниям Эдварда. Я вытащила ребенка из воды, надела резиновые перчатки, поймала какашку, выбросила ее в унитаз, сняла чумные перчатки и выкинула их в ведро – не жалко, ведь в моем шкафчике есть НЗ на всякий поганый случай. Я еще раз мысленно поблагодарила себя за то, что держу про запас всякие причиндалы в ванной, а значит, мне не нужно было лишний раз отвлекаться от этого полуобеззараженного мокрого засранца. Я тут же залила ванну хлоркой, при этом прижимала Эдварда к унитазу и пригвождала его к сиденью всяческими угрозами о том, что с ним будет, стоит ему только пошевелиться. Промыв ванну и наполнив ее снова, добавила еще Dettol и туалетной жидкости, начала помывку.
Наконец Эдвард чистый и в сухой одежде сидит на лестнице с айпадом и безлимитом Netflix, в придачу у него пакет с конфетами, который я отыскала в глубине кухонного шкафа. Наверно, я его туда запрятала на «всякий случай» тоже (конфеты затвердели, срок у них вышел еще два года назад, ну, ничего страшного не случится, сахар – это же природный консервант, так что вряд ли они испортились, я так думаю. И потом, у Эдварда уйдет больше времени, чтобы их разжевать), а я пока уберу последствия потопа в ванной.
Под конец единственным грязным местом в отдраенной ванной была я. Да уж, дилемма. Я не осмеливалась оставить Эдварда без присмотра, пока буду принимать душ. В равной степени я не могла осмелиться взять его с собой в ванную, со своими детьми такой проблемы не было, но ведь Эдвард – это же не мой ребенок, и как я буду голая мыться в его присутствии, определенно, такое сурово порицается современным обществом. К тому же я ведь британка, то есть по определению у меня есть проблемы с принятием своего обнаженного тела в целом, не говоря уж о его демонстрации в частности. Такие переживания неведомы датчанам и прочим скандинавам, у которых нравы посвободнее, чем у застегнутых на все пуговицы (в прямом и переносном смысле) чопорных британцев.
В итоге решила, что завешу прозрачную занавеску банным полотенцем, тогда я смогу приглядывать за Эдвардом, а он меня не сможет видеть, особенно с того места, куда я его посадила. Достаточно я с ним с утра намучилась, не хватало еще, чтобы перед его невинным голубоглазым взором предстала тетя в чем мать родила, и он бы устами младенца вопрошал, а почему я такая кудрявая или еще чего похуже и покринжовее. Моя самооценка и так уже ниже плинтуса, вспомнить хотя бы того же Марка и его платонические представления о взрослых «играх».
Я проинструктировала Эдварда: он должен громко и четко петь песенку так, чтобы если я и отведу от него свой взгляд, пока буду мыть голову, то, по крайней мере, по звуку его голоса смогу определить его местонахождение и буду уверена, что он не отправился громить другие комнаты в моем доме. Теперь до меня доходит, что жалобы Ханны на Конана – Разрушителя жилищ совсем не были преувеличением.
Мы сошлись на песенке «Гори, гори, звездочка», Эдвард согласился петь ее вместе со мной без остановки, пока я не искупаюсь, хотя в моей голове крутился совсем другой мотивчик, что-то типа шедевра австралийца и поганца Кевина Уилсона «День пошел по пизде», но не думаю, что Ханна с Чарли будут мне благодарны, если их малыш Эдвард выучит с моей подачи этот хит и начнет распевать его на следующем музыкальном занятии «Мама и я любим тра-ля-ля».
Эдвард послушно пел. Я терла себя мылом. И мочалкой. И скрабом. Эдвард продолжал петь. Меня стало постепенно отпускать. Ведь я же помылась. Подумала, а что, если нам пойти гулять, подальше от моего дома, туда, где Эдвард сможет рушить чужие строения и настроения, по крайней мере у меня будут свидетели, если он зайдет слишком далеко, и в присутствии посторонних я буду вынуждена использовать приличные слова, а не ругаться как сапожник: «Что ты творишь, мать твою, свинтус ты окаянный!»
– Какая замечательная песенка, Эдвард! – подбадривала я его, выходя из душа. – Пой, пой, птенчик, не замолкай, тетя Эллен сейчас пойдет и быстро оденется, окей? Вот, какой хороший мальчик!
И тут я остановилась. Принюхалась. Знакомым душком потянуло. Я застыла как вкопанная от увиденного.
Эдвард, не прекращая распевать во все горло «Гори, гори, звездочка», медленно, но верно – так,
