— Ох, голуби, — шкипер с насмешкой покосился на Ратникова. — Заворковали. А дальше что? Ты — в свою сторону, мы — в свою? Как уговаривались?
— Я не пойду с тобой, — твердо сказала Маша. — Один иди. А с меня хватит!
— Пойдешь? — зло произнес шкипер.
— Узнаем, где немцы, — сказал Ратников. — Раз уж вырвались из их лап, надо оправдать свободу. Как, Сашка?
— Что ж, воля — это вещь, — неопределенно ответил шкипер. И вдруг ухватил Ратникова за плечо. — Смотри-ка, во-о-н слева, почти у берега, бугорок. Видишь?
— Кажется, могила...
— Откуда она взялась? На таком безлюдье?
— Что-то здесь, наверно, произошло. А ну, погодите-ка.
Держа автомат в правой руке, левой опираясь о камни, Ратников запрыгал, забалансировал между валунами, удаляясь, потом скрылся совсем.
— Что, напела ему? — Шкипер тут же подступил к Маше. — Про все напела: про пистолет, про побрякушки?
— Чего ты хочешь от меня, Сашка?
— Уж не за него ли думаешь зацепиться?
— Дурак ты: до этого ли мне?
— Смотри, не прогадай... — Шкипер подкинул на ладони пистолет. — Шлепну вот сейчас его — и концы в воду, и на свободе. Жратва, деньги, побрякушки — опять мои...
— Да на тебе креста нет! — Маша, отгораживаясь от него руками, попятилась к шлюпке. — Я закричу сейчас, закричу!
— Не закричишь, — усмехнулся шкипер, подступая к ней, — не закричишь, ты у меня послушная...
4
Уже вторую ночь кряду к боцману приходил этот сон — навязчивый, неотступный, тревожный. А вчера вечером, укладываясь спать в шалаше, который они с Апполоновым кое-как соорудили в кустарнике возле самого леса, Быков вдруг почувствовал, что уже вроде бы невольно дожидается повторения этого сна, как больной дожидается неизбежного, очередного приступа болезни... Необычно и странно в этом сне было одно: будто торпедная атака на вражеский транспорт, короткий жестокий бой, гибель торпедного катера — все это словно происходило не в море, не в нескольких милях от берега, на котором они с раненым, почти совсем ослепшим Апполоновым находились уже пятый день, а на полуострове, возле Волчьей балки, где прорывались сквозь вражеский заслон моряки под командованием майора Слепнева и командира взорванного тральщика капитан-лейтенанта Крайнева.
Удивительно было видеть Быкову даже во сне, как торпедный катер, выйдя на редан, мчится на огромной скорости сушей, обгоняет идущих в атаку моряков, как вдоль бортов, пригибаясь, стелятся конскими гривами высокие травы, а впереди по таким же колыхающимся волнами травам плывут два немецких транспортных судна, как к одному из них, выскользнув из аппарата, стремительно ринулось мощное, темное тело торпеды, прорубая узкий коридор в ковыльном море... Быкову не терпелось узнать, прорвутся ли ребята у Волчьей балки, но это главное, как назло, не давалось, ускользало. Он видел лишь матросскую лавину в бескозырках, распахнутые в крике рты.
В этой яростной схватке, в грохоте и дыму Быков удивительно ясно различал лицо младшего лейтенанта Кучевского. Тот стоял на палубе торпедного катера у пулемета, живот распорот, кровища хлещет, и все бил и бил в подходивший немецкий «охотник»...
— Боцман. Слышишь, боцман? Не шуми же, проснись!
Быков с трудом открыл глаза, но не сразу сообразил, что слышит голос Апполонова, какое-то мгновение не мог отрешиться от увиденного, продолжал жить им. Удивительное дело! Многие не верили, когда Быков говорил, что может по желанию заказывать себе сны. И все-таки так это и было на самом деле. Правда, еще до войны. Он считал себя счастливей других ребят на катере, потому что во сне мог встречаться с хорошенькой, совсем юной своей женой Симой и полугодовалым сынишкой Кириллкой. Такие сны он мог прежде заказывать себе, но теперь это не выходило, словно волшебная сила ушла от него. Теперь и время и сны были другие...
Над Быковым нависала низкая травянистая крыша шалаша, сквозь нее и прикрытый березовыми ветками лаз сочился только что зачинающийся рассвет тихого утра; слышно было, как свиристели, заливались на все голоса лесные птицы, торопившиеся сообщить миру о приходе нового дня.
— Боцман, кажется, шлюпка подходит к берегу, — слабым голосом произнес Апполонов. Он лежал рядом, на топчане, сооруженном Быковым из ветвей и травы. — Всплески весел слышу. И голоса вроде различаю. Т-с-с, тихо.
— Какая шлюпка? — Быков смахнул ладонью сладкую сонную слюну, взглянул на него тревожно: «Как бы опять на накатило на парня. Совсем плох. И не спал, наверно, опять...»
День ото дня Апполонову становилось все хуже, он почти совсем ослеп, в пяти шагах ничего уже не различал, рана на левой ноге гноилась, нечем было ее обработать, и мучительно болели у него на лице ожоги, на которые смотреть было страшно.
Последние четыре мучительных дня не принесли им ничего, кроме напрасных надежд: ни воды, ни росинки хлеба, ни помощи. Питались ягодами, грибами, несозревшими орехами, — августовский лес прокормит, конечно, не даст помереть с голода, — поддерживали себя кое-как, но сил от этого почти не прибывало. Апполонов слабел с каждым днем, и Быков понимал, что, если не достанет для него еду и лекарства, он погибнет. Но лишь на третий день, когда немножко окреп, Быков решился сделать недалекую вылазку. Он шел лесом, кружился на месте, гадал, в какую сторону идти, все время тревожась за оставленного в шалаше Апполонова. Наконец ему удалось выйти к селу, лежавшему в, лощине, большому и, должно быть, богатому. Но он сразу же понял: село под немцами, и самое разумное — поскорее отсюда убраться.
Он обманул Апполонова, который ждал его как спасителя, сказал, что встретил в лесу мужика на лошади, который пообещал привезти еду, питье и лекарства, а потом сведет их с партизанами.
«Значит, этот берег немецкий?» — насторожился тогда Апполонов.
«Это ведь как понимать, — попытался успокоить его Быков. — Раз партизаны, значит, и наш...»
Добраться до своих, если бы даже Апполонов мог идти сам, было немыслимо — это Быков понимал. Да и где они теперь, свои-то? А неподалеку лежало село, хоть и под немцем, но ведь там же свои, русские люди. Не оставят в беде, надо только дать о себе знать... И решил он пока держаться этих мест. Море рядом, не чужое — свое море. Оно вместе с лесом и подкормит, и надежду хоть какую-то таит в себе, и жить рядом с ним намного покойней...
— Ты послушай, послушай, — сказал опять Апполонов, затаив дыхание. — Слышишь, весла чмокают по воде?
— Поглядеть надо. Ты, Апполоша, полежи тихонько, а я пойду. — Быков выскользнул из шалаша.
