Гюльнара понимала, что будут еще смерти, что другие ребята так же непонятно истаивали, как Наташа, пусть и не чувствовали этого, зато она чувствовала… И это было очень плохое ощущение, она бы с радостью от него избавилась, вот только выбора у нее не было, ей следовало лишь работать до конца и, быть может, до своего конца тоже. Да, попросту приходилось тащить эти две машины на каком-то невидимом своем пси, непонятно как воедино увязав их, и надеяться, что она все же сделает это.
Силенок у нее оставалось уже немного, но она все еще почему-то черпала силу умершей Наташи и понимала: когда умрет еще кто-то, ей тоже достанется пси следующей смерти. Чем больше она испивала пси Наташи, тем настойчивее ей в голову приходила странная идея, что Наташа ей за что-то благодарна. Хотя за что же тут благодарить?
Она вела машины, которые, несмотря на все мыслимые и немыслимые пределы ее, Гюльнары, сил и выносливость ходовых резонаторов, достигая почти неопределимой скорости, которую даже приборы уже не были способны фиксировать, все равно едва-едва двигались… А еще она думала, отвлекаясь от своего прямого дела, зато думала, и чувствовала все вокруг, и даже понимала, черт побери! И наконец, уже перед входом в лабиринт, который она тоже скорее почувствовала, чем увидела… она поняла, что хотела ей передать Наташа – суггестор второго экипажа: она просто сделала так, чтобы они сумели вернуться, умерла, чтобы до конца исполнить свою работу.
Перед лабиринтом ушел Чолган, он умирал не так, как Наташа, не тихо, наоборот, его жизнь выплеснулась, и он оставил после себя очень нехорошую ауру. Но это было неважно, его энергия, уже не пси, а то, что стояло за этой невидимой энергией человека, тоже подпитала Гюль, она даже захлебнулась немного, когда… Да, когда восприняла ее, сила эта была раскаленной, злой, едва ли не ядовитой, но все еще человеческой. И сила эта помогала ей сейчас.
«Катр», – обратилась Гюльнара к капитану второго экипажа, договорить или додумать она уже не могла. «Да, знаю, он не превратился, он сумел не превратиться». Капитан все понимал. Гюльнара почти обрадовалась и решила продолжить этот редкостный момент понимания. «Если у вас все подохнут, я не удержу ваш параскаф».
Почему она подумала так грубо – «подохнут», – она и сама не понимала. А может, она сейчас пыталась таким образом презирать смерть… Хотя в том, как погибали ее друзья-люди-иномерники, не было и не могло быть ничего, что она презирала бы на самом деле.
«Гюль, ты иди прямо через стены», – приказал ей Костомаров. Остаток его мысли они тоже угадали, хотя он не был додуман. Он хотел еще предложить ей, мол, ты иди, а если еще кто-то умрет, он тоже поможет. В этом было что-то от той жертвенности, которую должен понимать и принимать солдат, когда поднимается в атаку на врага.
Параскаф сейчас представлял собой едва десять-двенадцать процентов присутствия в этом мире, все еще залитом оранжевым, смертоносным светом. В этом аду с таким набором реала он едва ли мог проходить через стены, это было ясно всем, но… Гюль решила, что попытаться стоит. Если представить, что она начнет сейчас возиться со вторым параскафом на пси-связи, маневрировать по всем этим бесчисленным и бесконечным ходам-переходам-перегибам-разворотам, – они непременно запутаются. Вернее, она, Гюльнара Сабирова, запутается. И она вошла в стены лабиринта, почти не сомневаясь, что вот сейчас машины разлетятся на кусочки, будто стакан, брошенный с огромной высоты на каменную равнину.
Но они не разбились, лишь кто-то закричал, кажется, беззвучно, чтобы не отвлекать ее. А кричали сразу двое, Тойво и Янек. Они тоже ушли. И их сила была так велика и так вовремя пришла Гюльнаре в помощь, что она даже удивилась… Хотя чему здесь было удивляться? Не своей же кровожадности? Этого не было, нет, ни за что… Это было просто ощущение преодоления того, что ранее, еще миг назад, представлялось непреодолимым. Они неслись через все эти переходы и стены, временами чуть затемняясь, а иногда блестя полированными боками машин… Они летели, едва не теряя управление, когда проходили сквозь стены, и сознание грозило вот-вот померкнуть, а потом – снова испытывая странный восторг, когда преграда оставалась позади.
Это была огромная сила, которую она бросала сейчас в машины. Она уже не пыталась пропустить ее через себя, как в начале этого безумного рейда, когда пробовала загружать себя пси от ушедшей Виноградовой, она просто направляла остаток умерших друзей в резонаторы, и те… творили что-то необычное, магическое, чего и представить было невозможно.
А потом она осталась одна, нет, она чувствовала, что Блез и Костомаров – не ушли, но они настолько ослабели, что исчезли из присутствия через приборы, из всех ее ощущений. А она продолжала гнать машины, хотя те все же чуть-чуть, но теперь при каждом прохождении сквозь стены лабиринта теряли скорость. Она знала, что сунулась куда-то не туда, где не должна быть, но все еще надеялась, что выйдет в Чистилище.
Автоматика по-прежнему была отменно синхронизирована. И заметив это, она вдруг стала ощущать техподдержку откуда-то издали, должно быть, от башни их живого, работающего Центра… Это было как спасительный маяк для кораблика в бурную, смертельную ночь, и она все еще могла управлять обеими машинами.
Почему так выходило, она не понимала, а разбираться в этом у нее не оставалось внимания, желания, сил и способности к сосредоточенности. Ее делом сейчас было вытащить их, и она тащила.
Она уже не думала, кого и что она привезет домой, может, останки друзей, а могло оказаться, что и чудовищ… Хотя это вряд ли, потому что и в Аду, и в Чистилище все происходило почти спокойно. И она стала надеяться, что и ее тоже сейчас не сожрут, на этот раз – не сумеют.
Чистилище встретило ее молочной белизной привычной уже мути и сворой жутких монстров, они пробовали закрыть ей выход в эту вьюгу, ведущую к жизни. Она не могла бы от них отстреливаться, и некому было ей помочь. Поэтому она просто попробовала поднажать… Пусть уже и нечем было разгоняться, набирать эту фиктивную, едва ли существующую в физических представлениях скорость.
Она поднажала и тут же осознала, что управляет машинами не с растерянностью и ужасом, как было еще недавно. Теперь она была почти уверена, что вторая машина тоже выйдет за ней из Чистилища. Теперь она справится, решила Гюльнара, ведь оставались пустяки, всего-то – вынырнуть домой. На такие обыденные, привычные места в машинном зале.
9
Нельзя было бы сказать, что Ромка засел за пульты для этого похода совсем уж в растрепанных чувствах, но и трудно утверждать, что он хорошо подготовился к необходимым действиям. Он уже привык, что главное тут – не он, не его готовность или неготовность, а что-то иное, например, то самое, что все с легкой руки генерала называли «погодой» в Чистилище. То есть разные, порой трудноуловимые, обстоятельства, господствующие в том непомерном пространстве или даже вселенской мерности, куда машины с людьми на борту уходили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
