На следующее утро оба пытались его успокоить. И хотя тогда люди не нуждались ни в каких официальных церемониях, ради него в бронепоезде Серго устроили вечеринку, где отметили их брак. Присутствовали одни мужчины — Серго, жених Коба, я и Федя. Самой новобрачной не было.
Но с Федей что-то случилось в ту ночь. С тех пор начались его эпилептические припадки, порой бедняга стал заговариваться.
Вскоре мы с Кобой простились. Ильич приказал мне вернуться в Москву.
И наконец-то! Он решился отправить меня в Германию…
В переполненных тифозных поездах под именем князя Д. и с документами князя я должен был добираться до границы.
Имя «князь Д.» я приобрел значительно раньше, еще в Петрограде, в дни, когда только начинался красный террор.
Рождение князя Д
Именно в это время мне и группе товарищей готовили документы для переправки за границу. Паспорта, которые мы получали, как правило, были настоящие. Их забирали у расстрелянных заложников-дворян вместе с их биографиями и именами. Именно так я и нашел свое новое имя. Имя, под которым десятилетия буду работать за границей…
В те дни в Петроградскую ЧК доставляли множество арестованных «бывших». Убивали их обычно во дворе — в гараже. Расстреливали матрос с крейсера «Республика» Железняков и его братва. (Он был старшим братом того Железнякова, который вскоре разгонит Учредительное собрание.)
Он до сумасшествия обожал убивать. Жертв своих вылавливал прямо на улице. Охотился вместе с братвой с «Республики». Ехали стаей на автомобиле. Увидят на улице офицера, тотчас выскочат, окружат. Затолкают беднягу в роскошный мотор, увезенный из царского гаража. В моторе объявят: достаешь выкуп или расстрел… И везут несчастного по его знакомым, по петроградским квартирам. Звонят в дверь. Вконец деморализованный офицер покорно молит вчерашних друзей, любовниц, родственников дать деньги — спасти… Давали редко и мало. Справедливо боялись, что морячки решат: здесь есть, чем поживиться… Впрочем, давали или не давали — конец был один.
Наигравшись с жертвой, привозили беднягу в ЧК, вели в гараж. Перед расстрелом, как положено, запускали мотор грузовика (на этих же грузовиках вывозили трупы).
У Железнякова был свой особый ритуал. Перед выстрелом он обязательно ласково говорил жертве: «Я, дорогой товарищ, глубоко извиняюсь, но мать-революция требует». И стрелял в затылок. Еще пинок успевал сделать, «чтоб вражеской кровью поганой не забрызгаться». Так что расстрел он именовал «пинком под жопу»… От постоянной крови и кокаина Железняков стал совсем безумным… Сидит на стуле счастливый, лицо худое, безумное, шепчет: «Ах, люблю я офицериков — миленков угощать! Хлоп-хлоп! — и на душе ангелы поют, да так нежно», — и воздух крестит. А потом вдруг: «Вот здесь — смешно», — и гогочет, со стула валится от смеха!
Железняков и привез в ЧК мое «имя».
В тот памятный для меня день он со своей стаей поймал князя Д. на Невском. Как потом он мне сам рассказывал, князь отказался везти их по квартирам. Они кинули его, связанного, на пол автомобиля и всю дорогу привычно развлекались — топтали сапогами. Привезли его в ЧК кончать, но, видно, сильно перепились и отложили расстрел «на завтра».
Я увидел князя, когда они вели его по коридору. В это время я искал для себя подходящую биографию, «легенду», как мы ее называли. Увидев Д., я тотчас забрал его у Железнякова и привел в свой кабинет.
Попросил принести чая и начал беседу. Князь Д. был из старинного грузинского княжеского рода.
Жил в Тифлисе. Я хорошо помнил прекрасный особняк этой семьи. Но главное — мы были одного возраста, оба грузины. И, что еще важнее, оказалось, он лишь однажды бывал в Петрограде, его совсем не знали в обществе, он сюда приехал с женой на свадьбу кузины. Тут их и застала наша великая Революция.
Все это он мне сам поведал. Потом спросил, что с ним будет. Я не стал обманывать соплеменника, сказал правду — расстреляем. Надо отметить, что и до, и после этого сообщения он держался спокойно-презрительно. С усмешкой спросил меня, откуда я родом, кто мои родители. Я отвечал правду, ибо жить ему оставалось недолго. Помню, он очень удивился, узнав, что я из хорошей семьи… А потом поинтересовался:
— Пришлось ли вам прочесть сочинение знаменитого историка Соловьева о Смутном времени?
— Не имел удовольствия.
— Тогда позвольте процитировать. — И он с дурной усмешкой заговорил: — «У добрых отнялись руки, зато у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженных, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников…» — Он еще что-то цитировал, но даже моя особая, исключительная память не смогла (или отказалась) это запомнить.
Он добился желаемого. Я пришел в бешенство и прервал его монолог:
— Спасибо. Остальное дочитаю сам, а сейчас — «пожалуйте бриться».
Мы сошли в гараж. Он, я и двое красногвардейцев.
Он отказался повернуться к стене, но я и не настаивал. Он до конца смотрел мне в глаза. Храбрый был человек, настоящий грузин. Я был горд, что начну свою работу за границей с документами такого храбреца…
На следующий день я велел привезти его жену, чтобы расспросить о подробностях их жизни. Ей сказали, что с мужем все в порядке и чтоб она взяла с собой его вещи — костюм и пальто, дескать, он просит. Она приехала с кожаным чемоданом, украшенным бронзовым гербом князей Д. Довольно вычурный, на мой вкус, герб: щит, увенчанный княжеской короной, которую держат два золотых льва в ошейниках. На щите — серебряный крест на красном фоне.
Она была смертельно перепугана. Я пообещал ей встречу с мужем, если она будет искренне отвечать на вопросы. Я не лгал, ведь я собирался отправить ее к нему. Несколько часов расспрашивал ее об их жизни, об их знакомых. Мне трудно было смотреть на нее во время допроса. Несчастная никак не понимала причину моего интереса, но с удовольствием подробно рассказывала. Ей нравилось уходить в прошлое. В то прошлое. Я слушал, запоминал (как я уже писал — у меня редкая память) все эти подробности разрушенной нами неправедной жизни богачей…
Ее обязаны были «ликвидировать» перед моим отъездом за границу. Расстрелять должен был тот самый Железняков-старший. Ему запретили насиловать ее перед расстрелом (его обычай), но Железняков плевал на запреты.
Так что пришлось мне самому. Я постарался без мук. Достал кофе с молоком (в те дни это была невероятная роскошь) и, пока она наслаждалась и медленно пила, зашел со спины и выстрелил в голову…
