Более продолжительную жизнь по сравнению с переложением Вагнером единственного дуэта из «Музыкальных вечеров» имели опубликованные Рикорди тоже в 1838 году в «Музыкальном сборнике» подготовленные Листом «Музыкальные вечера Россини в переложении для фортепьяно»; некоторым из них суждено было обрести длительную широкую популярность среди пианистов-виртуозов и получивших хорошее образование любителей 16 . В марте 1835 года Россини преподнес юной дочери парижского импресарио Луизе Карлье (впоследствии мадам Беназе) собрание рукописей вокальных произведений с фортепьянным аккомпанементом восемнадцати композиторов, включая его самого, – «Музыкальный альбом, преподнесенный Д. Россини мадемуазель Луизе Карлье / Март 1835».
К 1835 году театр «Итальен», руководство которым осуществлял Россини совместно с Робером и Северини, стал демонстрировать свои самые блистательные вечера. В 1832 году сезон открылся «Матильдой ди Шабран» (с Рубини в роли Коррадино и Луиджей Боккабадати в роли Матильды). В тот же сезон публике были предложены «Золушка» (Фанни Экерлин, Тамбурини); «Семирамида» (Джулия Гризи, Розмунда Пизарони, Марко Бордоньи, Филиппо Галли, Тамбурини); «Чужестранка» Беллини (Джудитта Гризи, Рубини, Тамбурини); «Моисей», «Отелло»; «Анна Болейн» Доницетти (Джудитта Паста, Эуджения Тадолини, Рубини, Лаблаш). Три года спустя (24 января 1835-го) итальянские зрители услышали премьеру оперы Беллини «Пуритане»; 12 марта они принимали специально для них написанную оперу Доницетти «Марино Фальеро» (Джулия Гризи, Рубини, Тамбурини, Лаблаш – четыре певца, которых с тех пор стали называть «квартет пуритан»). С другой стороны, в «Опера» влияние Россини практически сошло на нет; более того, почти все его французские оперы ушли из репертуара к тому вечеру, когда состоялось сенсационное выступление Дюпре в роли Арнольда, благодаря которому «Вильгельм Телль» сохранился в репертуаре. У многих французских любителей оперы вызывало негодование отношение дирекции «Опера» к произведениям Россини.
23 сентября 1835 года Беллини умер в Пюто при столь непонятных обстоятельствах, что сразу же возникли необоснованные слухи, будто бы его отравили. 3 октября Россини, который относился с большой симпатией и покровительствовал тщеславному и высокомерному молодому сицилийскому гению и приложил значительные усилия для того, чтобы привести в порядок его имущественные дела, написал их другу Филиппо Сантоканале в Палермо: «С печальным удовлетворением сообщаю вам, что похороны нашего покойного друга сопровождались выражением всеобщей любви, проявлением чрезвычайно большой заботы со стороны всех артистов и с пышностью, достойной короля; хор в двести голосов исполнил заупокойную мессу, к хору присоединились ведущие солисты; после мессы они отправились на кладбище (где тело бедного Беллини будет покоиться до тех пор, пока не будут предприняты все необходимые меры); кортеж сопровождал военный оркестр в составе ста двадцати музыкантов; каждые десять минут раздавался удар тамтама, и уверяю вас, такая масса народа, печаль, отражавшаяся на всех лицах, производила неописуемое впечатление; я не в силах выразить, какой огромной любовью пользовался наш бедный друг. Сейчас я в постели, полумертвый; не стану скрывать от вас, мне очень хотелось присутствовать при том, как последнее слово будет произнесено у могилы Беллини, а так как погода была ужасная, весь день шел дождь, хотя это никого не отпугнуло, даже меня, ведь я уже несколько дней неважно себя чувствовал, то, что я оставался в течение трех часов в грязи и под дождем, плохо отразилось на моем здоровье...»
Церемония, состоявшаяся в Доме инвалидов, своей пышностью превзошла описание Россини. Хабенек дирижировал хором в 350 певцов; солировали Николай Иванов, Лаблаш, Рубини и Тамбурини; среди поддерживающих концы покрова во время похоронной процессии были не только Карафа, Паэр и Россини, но и семидесятипятилетний Керубини. Беллини был похоронен на Пер-Лашез, где через год был установлен памятник. Только в 1876 году его останки перевезли на его родину в Катанию, где теперь главный парк носит его имя, а дом, в котором он родился, превращен в музей, посвященный его жизни и музыке.
9 апреля 1836 года в Вене новый второй импресарио «Кернтнертортеатра» Карло Балоккино вручил миланскому банкиру Феличе Куинтерио письмо с просьбой доставить его Россини в Париж: «Я не устаю умолять вас сообщить мне, не испытываете ли вы желания написать музыку для новой оперы, которая будет использована для весеннего сезона 1837 года в Государственном королевском придворном «Кернтнертортеатре». Автор либретто и тема будут отобраны с вашего согласия, и контракт будет подписан с лучшими певцами. А главное, не упущу возможности сказать, что высшая венская знать встретит вас с распростертыми объятиями и что мой партнер синьор [Бартоломео] Мерелли придет в полный восторг, если ему предоставится счастливая возможность сообщить в наших театральных объявлениях о том, что первый маэстро музыки, уникальный талант, приедет и увенчает своим творчеством наши усилия по укреплению нашего предприятия. Я не говорю об оплате вашего выдающегося труда, не сомневаясь, что вы сами захотите установить справедливую сумму, под которой я подразумеваю приемлемую для сегодняшнего состояния театра». Похоже, что ответ Россини, который, безусловно, был отрицательным, не сохранился. Почти семь лет прошло со времени премьеры «Вильгельма Телля», но сочинение опер и неизбежно сопутствующие этому обстоятельства не привлекали его.
Вопрос с ежегодной рентой был решен в пользу Россини, и у него не было больше причин задерживаться в Париже: он мог продолжать заниматься делами театра «Итальен» и по почте, от «Опера» же он больше ничего не ждал и не хотел. Россини собирался вернуться в Болонью, когда его друг банкир Лионель де Ротшильд пригласил его с собой в путешествие в Бельгию и по рейнским землям в июне 1836 года. В своем письме от 26 июня Эмилио Лупу Россини сообщает: «Я совершил путешествие во Франкфурт, проехав через Брюссель, Антверпен, Экс-ла-Шапель, Кельн, Кобленц, Майнц и т. д., и уверяю вас, в мире нет ничего прекраснее, чем берега Рейна. Какая роскошь, какая растительность, какие соборы, какие предметы старины! Я уже не говорю о картинах Рубенса и Ван Дейка, так как мне понадобилось бы страниц двадцать, чтобы описать их огромное количество и несравненную красоту. Я по-настоящему очень доволен этим маленьким путешествием, конечная цель которого присутствовать во Франкфурте на свадьбе моего дорогого друга Лионеля Ротшильда» 17 .
Сначала Россини остановился в Брюсселе, здесь в честь него местный оперный оркестр устроил импровизированный концерт около гостиницы; затем последовал концерт членов местной Филармонической академии, провозгласившей его своим почетным членом. Он посетил Антверпен и поездом вернулся в Брюссель. Этот опыт так сильно расстроил ему нервы, что никогда уже больше его не удавалось убедить воспользоваться железной дорогой; говорят, он несколько дней после поездки страдал от расстройства нервов. По возвращении в Брюссель его представили королю Бельгии Леопольду I, с которым он познакомился в Лондоне в 1824 году и который произвел его в кавалеры бельгийского ордена. В Льеже его встретили еще более экспансивно, чем в Брюсселе: местная газета утверждала, что весь город был украшен, и серенады Россини исполнили оркестр, военный оркестр и певцы оперы.
Во Франкфурте также торжественно отпраздновали приезд Россини. В его честь был устроен роскошный банкет в «Майн-Люст», где он услышал молитву пилигримов из оперы «Граф Ори», исполненную в форме вокального квартета на стихи, прославляющие его; в конце пира среди тостов и одобрительных возгласов прозвучала перегруженная комплиментами, способная повергнуть в смущение речь. Переводил для Россини Фердинанд Рис. Провозглашались тосты за немецких композиторов, включая Гиллера, Мендельсона, Риса, Якоба Розенхайна и Алоиса Шмитта. С помощью Риса Россини сказал: «Я на всю жизнь сохраню в своей памяти этот теплый прием, но главное, что я могу хранить его в своем сердце». Он оставался во Франкфурте неделю. Гиллер впоследствии рассказал об ужине, устроенном в его доме, во время которого каждый из присутствовавших делал Россини комплименты, и один виртуоз за другим исполняли фрагменты сонат, ноктюрны и вариации по мотивам «Вильгельма Телля», при этом все потели от нестерпимой жары, установившейся в городе. Только Россини, по словам Гиллера, оставался спокойным, всем улыбался и говорил всем что-нибудь приятное.
Здесь же у Гиллера Россини познакомился с Мендельсоном, только что приехавшим во Франкфурт, проведя ночь в дилижансе, – по этой причине Россини, страстно желавший послушать, как тот играет на фортепьяно, предложил отложить это удовольствие на следующий день. «Я был изумлен, – пишет Гиллер, – увидев, как Феликс подчиняется дружелюбным требованиям Россини, когда, сидя рядом с фортепьяно, он высказывал свои наблюдения и критические замечания в таких выражениях, что каждому становилось понятно, что в нем говорит не только ум, но и сердце». Сорокачетырехлетний Россини и двадцатисемилетний Мендельсон встречались еще несколько раз в последующие дни, и принятая на себя Россини роль старшего по возрасту и всемирно известного композитора немного раздражала молодого человека. Однажды, плавая в Майне с Гиллером, Мендельсон сказал:
