Когда мне в начале 1990-х годов все же достались мои любимые комнаты в доме, вид их был, увы, неутешителен. В столовой располагалась мастерская по ремонту автомобилей, веранда была разрушена и заменена кирпичным подобием какого-то бункера. Будучи ярым идеологическим противником «евроремонта», я решил, руководствуясь сохранившимися архивными семейными фотографиями и воспоминаниями мамы, восстанавливать утраты в соответствии с принципами музейной реконструкции. Так, по старинным видам веранды удалось воссоздать в точности рисунок оконных рам и переплетов. Заказал двери — копии утраченных, в антикварных лавках Вильнюса купил старинные замки к ним и ручки 1906 года. Восстанавливая полы, поручил рабочим лишь снять слои масляной краски, чтобы вернуться к старым доскам. Именно эти изъеденные жучком, покрытые патиной времени полы и сохранили для меня дух усадьбы. Цвет стен мне подсказали картины, фотографии и назначение комнат. Фисташковый — для спальни, персиковый — для столовой, подсолнечный — для музыкальной гостиной со старинным петербургским роялем, соломенный — для веранды…
Сложности были и с мебелью. Лишь малая толика из нее сохранилась в сараях, да и та в убогом состоянии. Но и это мне все же удалось восстановить и дополнить. Впоследствии из антикварных лавок Вильнюса, Риги, Парижа и Москвы я привез необходимые элементы для реставрации веранды, двух спален, столовой, музыкальной гостиной и двух холлов. Дело было вовсе не в материальной ценности вещей, а в их соответствии времени и духу семьи. Так ко мне попал черный диванчик «faux renaissance», в точности такой, какой стоял в доме у Клавдии Васильевны Игнатович, воспитавшей мою бабушку Марию Рылову. Не удивительное ли совпадение! Особенно радостной находкой стал для меня бамбуковый гарнитур виленской фабрики «Микадо» 1880-х годов, который теперь стоит в столовой. Затем пришла серия венских стульев варшавской фабрики Войцеховского, черный гарнитур «фальшивый Людовик XVI» из Риги и кутаные кресла из подвальной котельной на Фрунзенской набережной в Москве.
Од пой из уникальных вещей нашей усадьбы является секретер в стиле модерн работы моего деда. Он изготовил его сам в 1908 году по рисунку из журнала «Нива» и отделал выжиганием, что было особенно модно тогда. Еще до революции дедушка перевез его в Москву. Секретер-путешественник затем достался по наследству моей маме, но после развода ее с первым мужем Виктором Карловичем Монюковым-Франке остался у него. И вот наконец в виде подарка от третьей супруги Монюкова актрисы Любови Нефедовой вернулся в нашу семью.
Теперь он стоит на своем старом месте в моем доме в «Кривом погурке».
Особенное внимание в усадьбе я уделяю книгам и журналам — тут много польских и русских изданий 1900-х годов, эмигрантских — берлинских и парижских изданий 1920–1930-х годов, альбомов со старинными фотографиями и открытками. Граммофон с пластинками, коллекция силуэтов 1900-х годов.
Картины всегда были моей слабостью, и первое, что я привез в «Кривой погурек», были французские и бельгийские портреты в стиле бель эпок. Гордостью интерьера является плакат за 1927 год с портретом Халинки Дорсувны, бывшей тогда «лицом» «Фоли Бержер», моей парижской приятельницы и вдохновительницы журналистского творчества. Кроме этого, там собрано множество театральных работ и пейзажей кисти моего папы, но много и других русских работ. Особенно дорог мне автопортрет художницы-эмигрантки Веры Спичаковой, написанный ею в Кракове в 1936 году. После войны Вера перебралась в Венесуэлу, где подарила этот портрет своей приятельнице, другой художнице-эмигрантке Ирине Бородаевской, жившей затем в Чили. В мою бытность художником-декоратором оперы Сантьяго в Чили, когда там правил Пиночет, Бородаевская передала этот портрет мне. Он повисел у меня некоторое время в Париже, а потом нашел себе новый дом в «Кривом погурке». Или работы караимского художника Бориса Эгиза, жившего в Константинополе в 1920-е годы и писавшего портреты выдающихся представителей эмиграции — теперь и они в «Кривом погурке».
Страсть к путешествиям подала мне идею создания в доме китайской спальни на манер Пьера Лотти. Живя и работая одно время в Гонконге, когда он был еще английской колонией, я частенько наведывался пароходом в португальское Макао на блошиные рынки и привез оттуда кое-что из красной лаковой мебели. Ею я и смог обставить эту маленькую комнатку, которую в начале XX века тетя Маруся сдавала белорусскому поэту Янке Купале. Кроме того, из Австралии я привез небольшую коллекцию ларцов и шкатулок 1890-х годов, выработанных в Индонезии на острове Медора. Их причудливый орнамент из игл дикобраза чем-то неуловимым напомнил мне литовское народное ткачество, и они органично вписались в сложившийся уже к тому времени интерьер.
Будучи от рождения человеком театра и закулисья, я долго коллекционировал фотографии с автографами звезд русской сцены Серебряного века и устроил из них выставку в усадьбе. Там соседствуют друг с другом Михаил Чехов и Евгений Вахтангов, Мария Кузнецова и Анастасия Вяльцева, братья Адельгеймы и Вера Каралли. Воспоминания о давно ушедшей эпохе, застывшей в нашей доме. Последняя удача — автографы Майи Плисецкой, оставленные ею на старинном гримировальном зеркальце на веранде, во время съемок документального фильма о ней французским телеканалом «Арте», тут же в доме Гулевичей. Часто собрание забавных редкостей нашего дома экспонируют в музее, расположившемся в бывшем имении младшего сына поэта — Маркучае. Вещи живут и вдохновляют многих, и это не может не радовать наш род.
Скрипят половицы, хлопают от ветра ставни, потрескивают дрова в печках, дымится кузнецовская чашка с «лапсанг-сушонгом», солнечный луч пробивается сквозь тафтяные или ситцевые занавески, поет Ханка Ордоновна о том, что «любовь прощает все», — и вы вновь в тех старых годах, остановить которые нам, кажется, удалось и без машины времени.
ЗАПИСКИ ИСТОРИКА МОДЫ
Как это начиналось
Коллекционерами не становятся — ими рождаются. Я всегда любил вещи, редкостные диковины. Это передалось мне от родителей — у нас в семье каждый был по-своему заражен «вещизмом». Для папы это были разнообразные предметы странной формы и назначения, которыми он украшал свою мастерскую в Москве. Для мамы — все ее платья и аксессуары, которые собрались у нее за долгие годы жизни актрисы.
Я же начал собирать очень рано спички — коробки со спичками, собрал их около трех тысяч из более полусотни стран мира. Мне было тогда 10–12 лет. А любовь к старине и вещам из прошлого пришла ко мне сама собой и, возможно, была формой эскапизма в той жестко отрегулированной действительности, в которой мы все жили.
А вообще моя коллекция началась в возрасте восьми лет, когда я после уроков во втором классе английской школы № 29 в Москве нашел во дворе дома в Нащокинском переулке икону Николая Чудотворца, как потом выяснилось, письма XVII века. Она была большой, стояла образом к стене, и на ней сохла половая тряпка. С этой иконы все и началось!
Ежедневно после уроков я прохаживался по помойкам во дворах старой Москвы. Тогда, как и сейчас, Москву уже нещадно рушили. Особняки и даже доходные дома расселялись, и жители коммунальных квартир, переезжая в малогабаритные «хрущобы» на окраинах города, выбрасывали на свалку все старое.
Время действия: конец шестидесятых — начало семидесятых годов, Тогда на всю Москву было лишь три антикварных магазина. Один специализировался на мебели, в другом продавалась живопись, а третий большой магазин торговал бронзой, фарфором и стеклом. Текстиль и кружева тогда ни в одном из магазинов на комиссию не принимали, к старинным альбомам и фотографиям относились брезгливо, а предметы быта или модные аксессуары — шляпы, зонты, сумочки можно было продать только по объявлениям — в театр или на киностудию. При этом денег давали так мало — от одного до десяти рублей за вещь, что часто от вещей избавлялись, просто-напросто вынося их на помойку.
Первое платье в свою коллекцию я купил за десять рублей. Сшитое из сиреневого фая, оно было 1886 года — из приданого калужской купчихи. Мне нашла его моя тетка, пианистка Ирина Павловна Васильева, знавшая о моей страсти и помогавшая чем могла. Рядом с нашим домом жила театральная художница Валентина Измайловна Лалевич, у которой тоже были старинные пальто и кружева, и она мне их с радостью подарила. Мой интерес к собирательству старинных костюмов привлек внимание еще одной знаменитой художницы по костюмам в кино — Лидии Ивановны Наумовой, она очень дружила с моим отцом. Когда она работала над «Иваном Грозным» Эйзенштейна, для нужд костюмерной были открыты запасники Оружейной палаты в Кремле, и у нее сохранилось много кусков очень старинной парчи, вышивок речным жемчугом, платков и накидок, часть из которых она подарила мне.
