Невыносимый резкий дух от кошачьей мочи. Эти испарения, казалось, разъедали мне мозг. Во что я опять вляпалась?
После зрения и обоняния, ко мне вернулись ощущения. Первое, что я почувствовала – боль. Она разливалась от затылка к вискам и собиралась горячим пульсаром в темечке. Тупая, точно приглушенная, она не приносила мне большого дискомфорта до тех пор, пока я не решила еще раз попробовать встать.
Острая вспышка боли в правом плече и голове была такой силы, что перед глазами блеснула молния.
Спину обдало горячей волной. Тяжело дыша, я приподняла голову, пытаясь разглядеть источник таких ощущений. Лучше бы я этого не делала.
Увидев инородный предмет в своем плече, я зашлась в крике. Но к своему ужасу, звука не услышала. Как не напрягала горло, а крик получался безмолвным.
Попытавшись успокоиться, я еще раз оглядела предмет, смутно припоминая, как он мог оказаться в моей руке.
Влад.
Липкий пот заструился между лопаток.
О, Господи! Перед тем, как портал замкнулся, этот кретин что-то метнул в меня!
Нож вошел в плечо по самую рукоять. Кровь пропитала рукав рубашки. Я чувствовала, как она медленно стекает вниз, в ложбинки между моих пальцев.
– Бл*дь! Вот только жмуров под дверью мне и не хватало!
Голос был хриплый, словно прокуренный и вызывал во мне неприятную дрожь. Повернув голову на звук, я увидела лишь смутный человеческий силуэт. Все расплывалось.
– Живая что ли? – усомнился голос. – Не добили?
Промычав что-то нечленораздельное в ответ, я попыталась нащупать нить реальности. А вдруг это очередные шутки портала? Вдруг все не по-настоящему?
Но почему же тогда боль не проходит? Ведь не могла же я галлюцинировать на всех пяти органах чувств одновременно?
– Какого хрена мне это надо? – пожаловался голос. – Мне еще смену пахать, а я тут сестру милосердия из себя изображаю. Вот не дура?
Я могла поспорить, что большей дуры, чем я, на расстоянии километра не сыскать, но сосредоточилась только на собственных непонятных ощущениях. Голос казался мне знакомым. Вот только не могла никак вспомнить, где же я его слышала раньше? Картинка до сих пор расплывалась и разглядеть лицо человека, склонившегося надо мной, было крайне трудно.
– Малахольная?! Ты?
Я вздрогнула.
Теперь, даже не видя лица, я точно знала, кого встретила. Малахольной, меня называл только один человек.
– Какого черта?! Ой, ну и кровищи! Всегда знала, что ты, малахольная, долго не протянешь. Слишком странная. И что мне делать с тобой? Молчишь?
Я открыла рот для ответа, но вместо слов послышалось шипение. Губы пересохли, а язык отказывался ворочаться, точно одеревенел.
– Да не брошу я тебя, не брошу, не пыжься, малахольная! Что ж я зверь какой? Все равно лежишь под моей дверью, осталось только в хату затащить, пока соседи ментов не вызвали. Ты же не хочешь в ментовку? Как пить дать, кого-то прикончила! Я всегда знала, малахольная, что ты чокнутая.
Почувствовав, как чужие руки сомкнулись у меня на талии, я встрепенулась.
– Н-нет, – вытолкнула из себя. – К-кровь не тро…гай!
– Может, мне еще и ручки вымыть, чтобы к тебе драгоценной прикоснуться? Обойдешься!
Когда меня резко дернули на себя, боль захлестнула с головой.
Покачиваясь на грани сознания, я взмолилась:
– Ян…
***
Ян выключил воду и потянулся за полотенцем. Не рассчитав сил, он впечатался костяшками пальцев в дверцу кабинки, которую забыл отодвинуть. Зашипев от боли, Кенгерлинский резко вышел из душевой, сдернул полотенце и обмотал вокруг бедер.
Черт! Он до сих пор чувствовал себя, как с похмелья!
В голове гудело, а движения были неловкими и непослушными.
Портал выкинул его четыре часа назад посреди глухой чащобы в нескольких километрах от особняка. Хорошо, что Ян знал этот лес, как свои пять пальцев. Но добираться домой, когда находишься на грани потери сознания от слабости, оказалось нелегко.
Милена играла не по правилам!
Собственный гнев, заставил Кенгерлинского усмехнуться.
Разве он когда-нибудь играл по правилам?
Ловко расставляя силки, Ян следил, чтобы пешки в его игре действовали точно так, как он решил.
Теперь же, попав на чужую территорию, не зная правил, он даже растерялся. Небось Милена думала, что, отправив его, ослабевшего и дезориентированного в лес, она лишит его преимущества во времени. Но не учла, что получив несколько часов безмолвия наедине с природой, Ян сможет все хорошенько обдумать и спланировать дальнейшие свои действия.
Он не верил в добрые намерения Милены. Если бы она действительно хотела спасти Дашу, разве говорила бы загадками? Разве высасывала бы из него силы? Разве не отправила бы поближе к Даше, по-быстрому изложив ему суть дела?
То, что сделала Милена, оказалось не помощью, а дерьмом на постном масле!
Ян был растерян, измотан, опустошен.
И ненавидел это состояние.
Ненавидел то гнилое зерно, что посеяла в нем Милена.
Черт! Она заставила его сомневаться в правильности поступков Анисьи! Ян никогда прежде не позволял себе омрачать светлый образ бабушки, даже ненужными воспоминаниями. Слишком многим она пожертвовала ради него.
Но сейчас…
Сейчас все было по-другому.
Стоило ему подумать про Дашу, как хваленая логика незамедлительно давала сбой!
Черт бы побрал Банши и всех ее потомков!
Если бы Милена не нарвалась тогда на его бабушку, то ее род продлился бы без «проклятия», Ян никогда бы не стал Вестником, а Даша…
Он сглотнул.
С Дашей они никогда бы не встретились.
Да и кто знает, как повела бы себя судьбоносная кривая, изменив свое направление?
Ян утер мокрое лицо от капель, что стекали с волос и посмотрел в зеркало. Хмыкнул. Мужчина, что сейчас отражался напротив, был Кенгерлинскому почти чужим. Ему не нравилось это чувство гнетущей пустоты, что мучило с того момента, как это проклятая девчонка шагнула в портал!
Милена просила его сделать выбор, просила отбросить месть и спасти Дашу. Только вот никто не спросил Яна, кто в таком случае спасет его? Готов ли он пожертвовать всем к чему привык, ради девчонки, которую почти не знает?
Ян насухо вытерся полотенцем, вышел из ванной комнаты и направился к шкафу. Одевшись, он бесшумно спустился в столовую и наскоро подкрепился тем, что согрела для него Эмма Эдуардовна. Сама женщина с того дня, как Даша пропала, старалась не попадаться ему на глаза, точно избегала, точно винила во всем случившемся…
Кенгерлинский даже радовался своему вынужденному одиночеству. Он не хотел увидеть в глазах Эммы Эдуардовны осуждение или жалость. Хватит с него Адисы, который чуть ли не ежеминутно пытался убедиться в его психической вменяемости!
