Назарьинцы с утра отправились прочесывать Луковый лес, а Дуня, порыдав над каждой пеленкой, распашонкой и чепчиком Чуни, вышла высматривать Гиви с балкона.
Не пошел в Луковый лес и Осип Осинов. Он был поражен кражей Антиназарьева отродья не меньше Дуни. Что это был символ, и весьма зловещий, он не сомневался. Но над его расшифровкой пришлось долго размышлять. Наконец Осип умозаключил, что продолжение Антиназария уже вошло в клан неоарбатовых, как «язычок» застежки роковой цепочки. Отсюда нетрудно было вывести, что в любой момент может раздаться щелчок, и тогда уже никто и ничто не сможет разорвать сковавшую Назарьино фатальную цепь!
Тем временем в Благодатном Гиви завладел кабинетом районного военкома и яростно крутил диск телефона. После того, как из соседней части пообещали выслать батальон для прочесывания леса, а районная милиция получила подробные приметы сестры Лидии и Чуни, Гиви позвонил в Военно-медицинскую академию имени Кирова своему приятелю, начальнику кафедры военно-морской хирургии, доктору медицинских наук и генерал-майору медслужбы.
— Сергей Владимирович? Здравствуй, дорогой! Генерал Курашвили говорит. Слушай, мне твоя консультация нужна! Кого осматривать, я тебе сам все расскажу! Понимаешь, ребенок, чуть меньше трех кило, может быть семимесячным? Какой педиатр!? Что?! Да сын это мой. Спасибо… Какая кафедра акушерства? Пошли узнать, я подожду. Как, вообще нету? А, ну да… Слушай, ты не крути! Отвечай по-военному — «да» или «нет». Про элементарную вещь спрашиваю!.. Что, специалист! Ты профессор или кто?! Не может? Думаешь, нормальный, да? Спасибо, не буду волноваться. Хорошо, будем считать девятимесячным… А ты точно в этом уверен?..
Гиви скорбел, обхватив голову руками. За полчаса он убедил себя, что военный хирург начинает разбираться в людях с призывного возраста. И дозвонился до кафедры акушерства и гинекологии Ташлореченского мединститута. Однако там его не утешили, но оставили лазейку, что без осмотра сказать окончательно трудно, и посоветовали обратиться к районному акушеру-гинекологу.
Осматривать было пока нечего, и Гиви решил понадеяться на свои наблюдательность и красноречие.
Здоровый, рыжий, наглый и циничный докторище, не дослушав с трудом исповедовавшегося генерала, заржал:
— Знаете, папаша, такие недоноски только в Назарьино бывают! Краевая патология!
Через несколько минут напор на районные власти резко усилился. Им было невдомек, что теперь отставной генерал-майор Курашвили искал сына.
Когда Дуня поняла, что Гиви счел себя подло обманутым и уже никогда не вернется, вдали показалась черная точка. Она выросла в заграничное длинное авто, которое затормозило у ворот.
Два длинноволосых иностранца в огромных черных очках явно пялились на Дунин дом. Дуня приосанилась и незаметно вытерла слезы. Маленький бородатый вылез из-за руля, картинно облокотился на капот и прокричал омерзительно знакомым голосом:
— Евдокия! Как дела? Блюла ли себя? Х-ха!
За развязностью Дерибасова стояли сложные и противоречивые чувства. Дом его ошеломил. Во-первых, о таких размерах не мечтал даже он. Во-вторых, так в Назарьино до сих пор не строили. В-третьих, дом соответствовал специфичным представлениям Дерибасова о гармонии. И, наконец, это означало, что Евдокия отыскала-таки елисеичеву кубышку, а может, еще и при жизни получила ее от старика и припрятала.
— Евдокия! — продолжил Мишель, входя во двор, — а я за портиком. Чего это ты тут к нему приспособила? Давай, отсоединяй свой бронепоезд. Даю тебе неделю срока, а я пока в нем жить буду. Если дальше не пустишь. Х-ха!
Вместе с яростью к Дуне пришла надежда. Слишком хорошо Евдокия знала своего бывшего мужа — явно не случайно явился. Уж он-то знает, что ребенок не его! Значит, приехал поглумиться и выторговать что-нибудь за ребенка, подлец. Дуня испытала облегчение от того, что все становится на бытовую почву, и Чуню не ждет никакое сектантское изуверство.
— А ну, зайди, подлец! — крикнула Дуня.
И Дерибасов, самодовольно улыбаясь, вошел в хоромы.
Не успел Мишель оглядеться, как на него, словно в старые добрые времена, уже надвигалась жена Евдокия с ухватом и грозно вопрошала:
— Где Чхумлиан?!!
— Здесь, Дуняша, здесь, — улыбнулся Дерибасов. — Но если ты не отложишь ухват и не поставишь наливочки, то он не захочет к тебе вернуться!
К изумлению Дерибасова, Евдокия привела его в комнату и, раздувая ноздри, выставила наливку на огромный, больше биллиардного, стол, покрытый четверкой сшитых скатертей:
— Жри, гад!
— Только с тобой, — не обиделся Дерибасов.
Кормящая Дуня затравленно посмотрела на бывшего мужа. Дерибасов истолковал прочитанную во взгляде тоску в свою пользу и выдвинул из-под стола колени:
— Ладно, иди к своему Чхумлиану.
Озарившее Дуню счастье сделало на миг счастливым и Дерибасова.
— Куда?! — вскочила Дуня. — В машину?!
— Зачем? — изумился Дерибасов. — Машина, конечно, хорошая, но эту ночь я и так в ней провел. Давай уж в спальне, как люди…
Дуня потрясенно молчала, наконец решилась:
— Ладно. Только сначала ребенка.
Дерибасов не понял:
— Ты что, от счастья свихнулась? В природе все наоборот.
— Понятно, — прошептала Евдокия и отерла слезы. — Глумиться пришел. Не выйдет!
От бутыли с наливкой Дерибасов увернулся, однако рассвирепел. Оставленный в машине чемоданчик взывал к самоуважению и требовал строить отношения с Евдокией на новой основе.
Левой рукой Дерибасов перехватил ухват, а правой, с удовольствием, первый раз в жизни, вмазал Евдокии промеж бриллиантовых сережек.
Дуня ахнула и выбежала за дверь.
— Так-то, — сказал Дерибасов, настороженно оглядываясь. Затем услышал удивившее его лошадиное ржание и подошел к окну, выходившему в сад. В саду тоскливо щипали траву забытые хозяевами крутобокая телка и стройный вороной жеребец. Но не на этот символ равноправия молодоженов смотрел потрясенный Дерибасов. Между деревьями, на веревке, трепыхались пеленки, распашонки, чепчики и мужские трусы. И снова в мыслях Дерибасова прозвучали обрывки хамских Санькиных фраз: «…теть Дуня родила… от генерала…»
— Быть не может, — прошептал Дерибасов и тут же понял, что может, что с любой «кубышкой» одна Дуня такой замок меньше чем за год воздвигнуть не могла.
Процесс прозрения внезапно оборвался. В дверном проеме возникла Дуня, рыскавшая трясущимся дулом.
Пистолет сладострастно содрогнулся, выпустив первую пулю отмщения. Стекло разлетелось. Снова заржал жеребец, замычала корова, надавил на клаксон Осоавиахим.
Дерибасов проворно закатился под стол, выхватил пистолет и, не поднимая скатерти, выстрелил куда-то в сторону Дуни. Он очень спешил нажать на курок, прежде чем вторая пуля оборвет его жизнь.
Дуня завизжала, поддернула юбку и вспрыгнула на диван, словно из-под стола могла выскочить огромная крыса.
Так как визг Дуни не походил на вопль раненого, Дерибасов выстрелил на звук и, подражая шерифам, ковбоям, гангстерам и прочим суперменам, откатился к другой ножке стола.
— Ах ты ж, выродок! В женщину?! — завопила Дуня и, не дожидаясь третьей пули, вспрыгнула на стол и стала палить под себя.
Хоть у Дерибасова от постоянного катанья уже кружилась голова, на второй пуле он сообразил, откуда стреляют, и открыл огонь по низкому потолку своего убежища. Попав под «зенитный» огонь, Дуня запрыгала по столу.
Евдокия «танцевала», Дерибасов катался, что-то звенело, и со стороны могло показаться, что обоим ужасно весело.
Первым отстрелялся Мишель, и столешница сразу показалась ему крышкой гроба. Дерибасов взял с места в карьер — набирая скорость, прогалопировал на четвереньках до дальнего конца стола и бросился к двери.
— Ага-а! — торжествующе завопила Дуня и выстрелила.
Жизнь Дерибасова спас плохой вестибулярный аппарат. В отличие от пули, он в дверной проем не вписался. Разбив голову о косяк, Дерибасов, покачиваясь, выбрался из комнаты и, слыша за спиной топот с придыханием, куда-то побежал.
Распахнув очередную дверь, бывший муж Михаил очутился перед бывшим фонтаном, оказавшимся спасительно глубоким. Набрав побольше воздуха, Дерибасов залег на дно. Там он пережил еще один выстрел, увидел, как тщетно давит Дуня на курок, и понял, что будет жить. Выплыв на противоположный «берег», Дерибасов отхаркнул:
— Дура! Я же! С тобой! По-хорошему! Хотел! Сам пришел! Ну ничего, сука! Ты у меня! Кровавыми слезами умоешься!
После этого он выстроил матерное сооружение, по сравнению с которым Дунин дом казался примитивной хибарой. Не привыкшая к подобному, Евдокия не просто стала краснокожей, но и метнула томагавк пистолета так метко, что рукоятка попала хоть и не в глаз, но в бровь.
Мокрая, окровавленная, изнемогающая от ярости Верховная Личность долго рвала ручку «мерседеса» — Осоавиахим, услышав перестрелку, залег: вдавил все дверные кнопки и сам вдавился между сиденьями.
