вылечить, до такой степени ошеломлены моим обращением к ним с просьбой вырыть могилу, что не успевают от меня удрать. Когда я собираюсь дать им кирки и лопаты и обещаю им обоим хорошие подарки, они вдруг со слезами на глазах кидаются мне в ноги и умоляют не принуждать их делать то что им не положено. Я совсем не хочу насильно навязывать им эту работу. В четырнадцатой главе своего Послания к римлянам апостол Павел предупреждает, что следует щадить слабых духом.[59] Это верно еще и для наших дней и также — для Африки.
Католической миссии приходится сталкиваться с теми же трудностями. В больнице у меня умерла одна негритянка-католичка. Я оповещаю об этом патера и спрашиваю его, можно ли будет похоронить ее на католическом кладбище.
— Да, — отвечает он, — когда будут люди, чтобы выкопать у нас на кладбище могилу. Мы уже больше не поручаем эту работу ученикам школы.
Копать могилу и нести покойника у нас на пункте обычно берутся питомцы протестантов. Однако когда их нет на месте, нам приходится все делать самим. Ноэлю уже несколько раз приходилось и быть могильщиком, и выносить покойников из больницы. Я очень ценю, что Гмба в таких случаях оказывается выше всех предрассудков и добросовестно мне помогает.
* * *
Полдень — это худшее время дня. Каждый, кто только способен ползать, подбирается в этот час к двери приемной и требует себе «рацион». Рацион этот состоит из семисот граммов риса и щепотки соли, или из десяти больших бананов, или же из шести палочек маниока. За приготовлением пищи больные следят сами.
Вообще-то говоря, я назначаю на питание только тех больных, что прибыли издалека, тех, у кого нет никаких средств и кому приходится оставаться длительное время в больнице. Кормлю я также и тех, кто по определенным дням на меня работает. Но последние получают в двенадцать часов только половину своего рациона. Вторая половина им выдается вечером. Если же в двенадцать часов они получат всю порцию, то можно быть уверенным, что работать они больше не станут.
Однако каждый день бывают случаи, когда мне приходится отступать от установленного мною правила и выдавать не предусмотренные ранее рационы. Кто-то из больных, например, работал на меня вчера, сегодня чувствует себя худо, а завтра надеется снова работать. На этом основании он хочет получить питание и сегодня. Или же являются больные, которые ранее получали бананы и маниок из своей деревни. Но вот уже два дня как им ничего не привозят. Может быть, как раз в эти дни у них в деревне нет свободного каноэ, или не могли найти гребцов, или же ехавших сюда по дороге задержали солдаты-негры из-за того, что у тех не уплачены за этот год налоги, или же, наконец, дикие кабаны погубили их плантации... Так вот меня «обрабатывают», приводя десятка два объяснений, почему тому или иному больному не подвезли продуктов, пока наконец сердце мое не смягчается и я не даю указания стоящему у корыта с рисом Гмба временно включить просителя в список назначенных на питание. Но зато как часто на этом все и кончается! Стоит только их родственникам в деревне проведать, что, несмотря на то что они ничего им не привозили, я все же не даю больным голодать, как они преисполняются равнодушия и начинают все меньше думать о том, что обязаны их обеспечить.
Еще один случай. Один из больных приезжает ко мне с деньгами и получает вместе со своими родными за обусловленную плату свой дневной рацион. Деревня его находится слишком далеко, чтобы оттуда можно было привезти продукты питания, или же в том районе сейчас голод. Болезнь затягивается надолго, и все деньги у него выходят. И вот он в двенадцать часов присоединяется к толпе просящих и хочет, чтобы я на время включил его в список. Состояние его таково, что я не могу бросить его на произвол судьбы. Что же мне делать? Я должен кормить и его самого, и его родных и воодушевиться верой в то, что он исполнит свое обещание и возместит мне все мои издержки.
Сколько раз, слыша, как часы Страсбургского собора бьют двенадцать, я думал: «Это как раз то время, когда в Африке тебе приходится выслушивать всех просящих и быть довольным, когда их палавра длится не больше часа».
Я не должен быть чересчур строг к моим просителям. Недавно как-то я начинаю давать наркоз одному больному, который все время получал питание из дома. Когда я спрашиваю его, выполнил ли он мое распоряжение перед дачей наркоза утром ничего не есть, он отвечает:
— Мне уже два дня как есть нечего.
Оттого что я с таким недоверием относился к его словам о том, что продукты ему больше не привозят, он и его жена больше не осмелились сказать мне, что оба они голодают. Разумеется, я сейчас же включаю обоих в список состоящих на довольствии.
Когда я не могу отлучиться от работы, Гмба распределяет рационы один и с поистине соломоновой мудростью решает, удовлетворить ли такую-то новую просьбу или в ней отказать. То, что в силу обстоятельств я вынужден предоставить ему полную свободу распоряжаться рисом, для него большой искус. Могу только надеяться, что он ему не поддастся.
Обычно распределению подлежат двадцать или тридцать рационов в день. Часто, однако, их бывает больше. Сколько же мешков риса мы издержали!
Сразу же после троицына дня наши ремонтные работы приостанавливаются. Вместо того чтобы продолжать работать над перестройкой второго барака, нам приходится срочно сооружать изолятор для психических больных. У одного страдающего сонной болезнью молодого лесоруба по имени Нгонде сейчас как раз период возбуждения, какие иногда бывают у этих больных, и он становится опасным для окружающих. В моем распоряжении всего-навсего полдюжины досок. Их приколачивают ко вбитым в землю столбам, и они образуют остов будущего изолятора. Промежутки заполняют привезенными из леса кругляками толщиною с ладонь, которые прибивают гвоздями к доскам. Постройкой этого временного изолятора занимается Ноэль. Больше десяти дней уже эти кругляки и Нгонде отравляют ему жизнь: кругляки — оттого что они из отличного африканского твердого дерева и поэтому гвозди на них гнутся, Нгонде — потому что он снова и снова ухитряется отыскать в этом сооружении наиболее уязвимые места и потом ночью или во время обеда его ломает. Чтобы дать Ноэлю возможность довести свое дело до конца, мне приходится успокаивать моего пациента на несколько часов, давая ему скополамин или
