…Почувствовав, как разгорается глубоко в груди медленный огонек боли, Волкодав затравленно огляделся кругом и уткнулся лицом в колени, второй раз за один день настигнутый жестоким приступом кашля. Легкие точно посыпали изнутри перцем, хотелось вывернуть их наизнанку, ошметками, клочьями вышвырнуть из себя вон… Ребра свело судорогой, Волкодав задохнулся и не сразу почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Это было уже совсем скверно. Он хотел стряхнуть их с себя, но сразу не сумел – держали цепко. Его заставили выпрямиться, и к голой груди прижались две твердые узенькие ладошки. Ниилит… Ниилит? Тут Волкодав понял, что его собрались лечить волшебством. Допустить подобного непотребства он не мог и хотел вырваться, встать, но кашель с новой силой скрутил его, и отбиться не удалось.
А крепкие ладошки знай скользили, гладили тело, и зеленые круги, стоявшие перед зажмуренными глазами, начали таять. От рук Ниилит распространялось чудесное золотое тепло, которое гнало, гасило багровый огонь и успокаивало, успокаивало…
Волкодав окончательно пришел в себя и открыл глаза. На миг ему показалось, будто от рук Ниилит вправду исходило слабое золотое свечение. Но только на миг.
– Тебе жить надоело?.. – сипло зарычал Волкодав. Встряхнулся и обнаружил, что держали его, вернее, поддерживали, вдвоем. Тилорн подпирал сзади, самым непристойным образом гладя его мокрую голову, а Эврих обнимал за плечи, заглядывая в глаза, и на лице у него было искреннее сострадание. Почему-то это вконец озлило Волкодава, и он решил-таки вырваться.
– Не беспокойся за Ниилит, друг мой, – сказал ему Тилорн. – Я знаю, чего ты боишься, но этого не случится. В здешнем мире женщинам дано больше, чем нам. Я вот мужчина, и я способен только отдавать свою силу… или направлять чужую, если человек сам этого хочет. Ниилит же способна призывать то, что твой народ именует Правдой Богов, а мой – энергией Космоса…
Недоверчиво слушавший Волкодав сразу припомнил: после лечения Эвриха он, крепкий мужик, воин, обессилел так, что не сумел даже подняться и два дня потом отсыпался. Тогда-то ведь и привязался к нему рудничный кашель, казалось бы, давно и прочно изжитый. А Ниилит ходила как ни в чем не бывало, возилась по хозяйству, отмывала окровавленный пол…
Наверное, они были правы. И уж во всяком случае понимали, что делали. Вот только Волкодав до того не привык к помощи, что, в отличие от Тилорна, не умел принимать ее как надлежало. Особенно когда она здорово смахивала на самопожертвование. Он открыл рот, чтобы сказать Ниилит спасибо, но тут подал голос Эврих:
– Где ты подхватил такой кашель, варвар? Я думал, уж тебе-то никакой дождь нипочем… – Волкодав злобно посмотрел на него, и молодой аррант неожиданно расхохотался: – О, вижу, ты сердишься. Значит, тебе не настолько уж плохо, как мы было подумали…
Мужчины взялись его поднимать, но Волкодав легко стряхнул их и встал сам.
– Пошли в дом, – сказал Тилорн. – Хватит здесь мерзнуть.
Что до Ниилит, она попросту взяла венна за руку и потащила в дверь.
Войдя, Волкодав только тут заметил, что в доме топился очаг – заступа от холодной сырости, которой тянуло снаружи. Мальчишка Зуйко, гордый порученным делом, держал над углями медный ковшик на длинной деревянной ручке. Из ковшика пахло медом, липовым цветом, вереском и чем-то еще. Ниилит вручила Волкодаву дымящуюся чашку, и он выпил без разговоров. Ниилит была здесь единственным человеком, от которого он стерпел бы любое самоуправство. Даже если бы она взялась лоб ему щупать. Он сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь:
– Спасибо…
Всего же более он был им благодарен за то, что они больше не расспрашивали его, куда он подевал меч.
Утро занялось ветреное, розовое и чисто умытое. Вскоре после того, как поднялось солнце, в дом к Вароху, шлепая сапогами по еще не просохшей после обильного ливня мостовой, припожаловал старшина Бравлин.
– Пошли со мной, парень, – поздоровавшись с хозяином и жильцами, сказал он Волкодаву.
– Куда еще? – насторожился подозрительный венн.
– В кром, – сказал стражник. – Государыня кнесинка меня нарочно послала, потому что ты меня вроде как знаешь. Она велела, чтобы ты сейчас же пришел.
– Зачем? – поднимаясь, хмуро спросил Волкодав.
– Больно любопытный ты, парень, – проворчал Бравлин. – Придем, сам все и узнаешь.
– Может, нам тоже пойти? – осторожно спросил Тилорн. Эврих и Ниилит встревоженно оглянулись на Вароха, но мастер только пожал плечами.
– Незачем, – буркнул Волкодав. И пошел с Бравлином со двора.
Живя на чужбине, всякий поневоле держится соплеменников. Вот и вельхи, обитавшие в Галираде чуть не со дня основания крома, целиком заселили две длинные улицы. Ближний путь в крепость пролегал мимо, но Волкодав хорошо слышал долетавшие с той стороны обрывки песен и нестройное, но усердное гудение вельхских «пиобов», – костяных дудок, питавшихся воздухом из кожаного мешка. Песни, все как одна, были задорные и веселые. По вере вельхов, покойных до самого погребения не покидали одних и вовсю забавляли плясками и весельем, дабы отлетающие души преисполнились благодарности к сородичам, порадовавших их праздником. А устрашенная Смерть подольше не заглядывала в дом, где ее подвергли посрамлению и насмешкам…
Бравлин и Волкодав пересекли подъемный мост, который мало кто из горожан видел поднятым, и вошли в кром. Бравлин сказал что-то отроку, стоявшему в воротах, и парень, кивнув, убежал. Волкодав обратил внимание, что посередине двора уже был разложен ковер и стояло деревянное кресло для кнесинки. Дружина понемногу сходилась с разных сторон, занимая по чину каждый свое место. Совсем как тогда, зло подумал Волкодав. Он не любил неизвестности, потому что ничем хорошим она обычно для него не кончалась, и внутренне ощетинился. Опять суд?.. Да на сей-то раз с какой бы стати?..
На всякий случай он обежал глазами лица бояр. Лучезара-Левого не было видно, и на том спасибо. Зато присутствовал тот, кого Волкодав про себя называл Правым, – боярин Крут Милованыч, седой, немеряной силы воитель с квадратным лицом и такими же плечами. Он и теперь стоял справа от кресла, пока еще пустого. Он взирал на Волкодава с хмурым недоумением, и тот, присмотревшись, именно по его лицу догадался: дружинные витязи не лучше его самого понимали, зачем кнесинке понадобилось в несусветную рань собирать их во дворе.
Юная правительница, впрочем, не заставила себя дожидаться. Как только Бравлин подвел Волкодава к краю ковра, дверь в покои кнесинки растворилась, и Елень Глуздовна вышла на крыльцо. Она держала в руках тщательно свернутый темно-серый замшевый плащ.
