объявляет, что противопоказаний для хирургического вмешательства не видит и прогноз благоприятный, я выдыхаю. Назад пути нет, всё получится, уверяю себя. Мари нежно целует меня на прощание, говорит, что, пожалуй, накрасится для нашей первой встречи. И мне становится гораздо легче. Нервный и голодный иду в операционную своими ногами, наотрез отказавшись от инвалидного кресла. Иголка капельницы, писк датчиков и я теряю связь с реальностью.
Прихожу в себя уже, судя по всему, в палате, потому что чувствую рядом присутствие Мари. Глаза не открываются, вскидываю руку, чтобы проверить, что с ними. Но её тут же перехватывают хрупкие пальцы.
— Тшш, — говорит Мари. — На глазах повязка. Доктор Джонсон сказал, что всё прошло успешно. Я пойду, позову его.
Она целует меня и выходит за дверь. Не удержавшись, ощупываю не только глаза, но и голову. Убеждаюсь в том, что сейчас, скорее всего, похож на мумию. Как же не терпится узнать, получилось ли. И так страшно разочароваться.
Наконец, в комнату заходит док вместе с Мари. Проверяет показания каких-то датчиков, прикрепленных ко мне, рефлексы. Мне помогают сесть в кровати, не повредив тянущиеся от меня куда-то в сторону проводки. И момент истины наступает. Медсестра аккуратно разматывает бинты, я моргаю, и глаза вспыхивают болью от неожиданности. Потому что я вижу. Впервые за десять лет. Палата наполнена очень тусклым светом, видимо, чтобы не ранить непривыкшие ещё глаза. Рассматриваю в шоке свои руки, совсем не такие, какими я их запомнил. Поднимаю взгляд, вижу перед собой врача так чётко, что могу рассмотреть каждую морщинку на его лице. Перевожу свой взор дальше и там, за плечом дока, стоит самая прекрасная девушка, какую я только мог вообразить. Она улыбается мне, прикусив губу и это до ужаса мило.
— Ты не накрасилась, — выдаю первое, что приходит в голову. И она смеётся. А я не могу не улыбнуться в ответ.
Док проверяет мои рефлексы снова, светит фонариком в зрачки. Затем велит медсестре отключить все датчики, поздравляет меня с удачной операцией и прощается до завтра. Только когда за ним закрывается дверь, понимаю, что даже не поблагодарил мужика, вернувшего мне зрение и веру в чудеса. Мари понимает меня с полувзгляда, кажется, потому что подходит ко мне и говорит:
— Ничего страшного, успеешь ещё поблагодарить.
Садится тихо рядом со мной, гладит по щеке, и слёзы льются из её удивительных серых глаз.
— Не плачь, всё же хорошо, — успокаиваю мою девочку, не обращая внимания на снующую рядом с нами девушку-сестричку.
— Я от радости, — улыбается моя невозможная, невероятная, самая лучшая в мире женщина. Мы держимся за руки, и я не могу насмотреться на нее.
— Что, всё-таки стоило накраситься? — как только берёт себя в руки, тут же начинает язвить Мари.
Качаю головой — нет. Точно нет.
— Ты как мечта, ставшая реальностью, — говорю, что думаю. «Жаль ненадолго», — добавляю про себя. Но отправляю эту мысль на задворки сознания, не желая портить такой чудесный момент. Впитываю в себя её образ и улыбаюсь как дурак.
36
МАРИ
Кир снова видит и от осознания победы кровь наполняется бурлящими пузырьками восторга. Как же я рада за него! Мы сидим в палате и просто разговариваем, обнявшись. Но перенесённый наркоз вкупе с лавиной эмоций накрывают Кира, и он засыпает задолго до наступления ночи.
Так сложно оторваться от него, но, оставив на его щеке легкий поцелуй, отправляюсь в больничное кафе — с утра кусок в горло не лез и теперь страшно хочется есть. Беру первый попавшийся салат, утоляю голод и размышляю, как быть дальше. У меня нет моих собственных, не палерских, документов. Те, что лежат у Кира, мне не нужны — на пластиковой карточке фото девушки в никабе, различимы только глаза. Изображение явно сделано в программе, меня никогда не фотографировали на документы там, но глаза мои. Фамилия этой девушки Арафат. Чужие документы и чужая жизнь. Карту Кира я тоже брать с собой не планирую, его деньги — это его деньги. Ситуация не то чтобы весёлая. Здесь у меня, конечно, есть друзья. Но не их я хочу увидеть первыми, вернувшись домой после такого долгого отсутствия. Про то, чтобы связаться с Алексом, и речи не идёт. После всего, что я натворила, назад к нему дороги нет, как бы больно это не было. Я не смогу врать, а он… Он будет прав, отказавшись от меня. Поэтому решаю, что звонить надо папе. Кому же ещё? В общем-то, на память я знаю только его номер и Алекса, так что выбор в любом случае невелик.
Но уйти вот так, сегодня, я не могу. Кир проведёт в клинике минимум три дня, и я решаю остаться ненадолго, продлить агонию. «Поддержать его», — убеждаю себя. Но сама знаю, что вру.
В расстроенных чувствах возвращаюсь в палату к моему мальчику, который уже не спит, смотрит на меня внимательно, потом приглашающе распахивает одеяло. Он ещё в больничной рубашке, в которой был на операции. В любой другой ситуации я бы вдоволь похихикала над его видом, но сегодня обстоятельства не располагают. Я просто тесно прижимаюсь к нему и, уткнувшись в подмышку, роняю пару слезинок.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю глухо.
— Череп немного саднит, но в целом нормально, — негромко отвечает он.
— Тебе и рёбра когда сломали, было нормально, — иронизирую я.
— Признайся, ты уже тогда хотела остаться в моей спальне, — поддевает с усмешкой.
— Хотела, — к чему теперь отпираться. — Кстати, доктор Джонсон сказал, что в ближайший год нежелательно заниматься единоборствами. А дальше надо будет снова пройти обследование и уже по обстоятельствам.
— Ясно, — кивает Кир. Он всё ещё слаб, мы просто обнимаемся и потихоньку обсуждаем, как много всего ему предстоит увидеть.
В конце концов, не выдерживаю, прохожусь по его забавному внешнему виду. Кир хмурится, стягивает с себя рубашку, заодно и меня избавляет от одежды.
— Ты должна восхищаться мной, а не смеяться, — заявляет, оставляя меня без последней детали гардероба.
— Одно другому не мешает, Кир. Расслабься, ты идеален, — провожу рукой по безупречному прессу. Нет, мы не занимаемся любовью, просто засыпаем, прижавшись друг к другу. Кожа к коже. Время ускользает от нас.
На следующее утро ему делают кучу тестов, но уже после обеда мой мальчик свободен и даже может передвигаться по палате самостоятельно. Свет в комнате остаётся приглушённым, и в коридор, где яркие дневные лампы, выходить не рекомендуют. Несколько раз уточнив у медсестры, не побеспокоят ли нас снова, и,
