— О, боже! — в ярости кричал он. — Неужели ты думаешь, что я их выдам, если меня поймают? Кем ты меня считаешь?
— У них есть способы развязывать языки, — ответила Беатрис. Она вспомнила, как выглядел вернувшийся Пьер. — Кроме того, они могут выследить тебя до твоего убежища, а это было бы великим несчастьем.
— Значит, я должен медленно сойти здесь с ума или, в конце концов, застрелиться? — закричал Жюльен. — Неужели ты думаешь, что я смогу долго это выдержать?
Она обняла его и принялась гладить по волосам, и, хотя он не плакал, ей казалось, что она слышит его всхлипывания. Он страдал от ностальгии, от тоски по свободе. Жажда жизни, движения, воздуха переполняли его, не давали жить.
— Иногда я боюсь, что он не выдержит и сорвется, — озабоченно сказала однажды миссис Уайетт Беатрис. Стоял солнечный ветреный августовский день; облака стрелой неслись по невообразимо синему небу, деревья гнулись под напором ветра, на листьях переливался золотистый свет. После школы Беатрис пошла к Мэй, невзирая на строгий запрет Хелин. Она надеялась хоть на минутку увидеться с Жюльеном. Чувство ее к нему стало глубже и сильнее, несмотря на все препоны, какие ставили ей на пути Эрих и Хелин. Каждую секунду она думала о нем, о Жюльене. В школе, на прогулке, перед сном и при пробуждении. Ее переполняло какое-то лихорадочное волнение. Сексуальность, которая вначале была невинной и незаметной, стала осознанной, острой и голодной. Аппетит пришел во время еды. Скоро ей должно было исполниться пятнадцать, и каждый опытный наблюдатель по блеску глаз, по цвету лица, по ее движениям мог легко догадаться, что с ней происходит.
— В такие дни, как сегодня, — ответила она на тревожное замечание миссис Уайетт, — ему особенно тяжело.
— Иди наверх и утешь его, — едко произнесла Мэй. Беатрис всегда остерегалась откровенничать с Мэй, но она, тем не менее, была единственной, кто отчетливо представлял себе, что происходит между Беатрис и Жюльеном. В этом отношении Мэй была не так наивна, как ее мать.
Беатрис забралась по лестнице на чердак и увидела злого взъерошенного Жюльена, сидевшего за столом и пившего отвратительный эрзац-кофе. Теперь на острове водился только этот сорт. Настоящий кофе стоил огромных денег на черном рынке, да и вообще стал большой редкостью.
— Можешь сегодня ночью пойти на Пти-Бо? — спросил Жюльен вместо приветствия. — Мне надо выйти. Мне надо на море. Мне надо видеть тебя.
— Это очень опасно, — сказала Беатрис, подумав, что он, наверное, начинает тихо ненавидеть ее за эту фразу, которую она произносила всякий раз, когда он делал ей предложения подобного рода. Она чувствовала себя озабоченной гувернанткой, которая портит окружающим ее людям все удовольствие, но ведь речь шла не о невинном полуночном купании в море.
— В одиннадцать часов я буду в бухте, — сказал он. — Так или иначе. Придешь ты или нет.
Он поднял голову, выглянул в окно, посмотрел на штормовое небо, окрашенное в голубые, светлые тона приближающейся осени.
— Жизнь течет, как песок сквозь пальцы, — в отчаянии произнес он. — Видишь, как несутся облака? Так же быстро летит и время, а я сижу здесь! — он с силой грохнул кулаком по столу. — Я сижу здесь!
— Это продлится недолго. Все говорят…
— Все эти годы все говорят, что им вздумается. Никто не остановит немецких дьяволов, когда вы наконец это поймете? Возможно, сейчас у них и возникли какие-то трудности, но потом дела у них все равно пойдут лучше. Это никогда не кончится! Никогда!
Это были обычные стенания, обычные речи, на которые Беатрис постепенно научилась просто не реагировать. Каждый раз она убеждала его в скором окончании войны, в конце оккупации, но Жюльен упрямо держался за свои мрачные пророчества, говоря, что конца всему этому не будет. Она пыталась его понять, понять, что его положение вынуждает его к пессимизму, но потом, с печалью, осознавала, что не может ему помочь, не может избавить его от паники.
— Ты придешь? — спросил он.
Она вздохнула.
— Я постараюсь. Но не могу обещать.
Она знала, что он ни минуты не сомневается в том, что она придет.
В тот вечер из Франции вернулся Эрих, что сильно осложнило ситуацию. Он собирался пробыть на континенте дольше, и никто не знал, почему он вернулся раньше, тем более, что сам он не стал ничего объяснять. Он был в превосходном настроении и даже привез с собой подарки: жемчужную цепочку для Хелин с замком из большого светло-зеленого изумруда и кольцо для Беатрис. Кольцо было из чистого золота, очень широкое и массивное, с золотистым топазом. Кольцо было велико для девочки, оно соскальзывало даже с большого пальца, да и смотрелось оно немного странно на ее детской ручке. Беатрис нашла, что такое кольцо скорее подошло бы толстой старой даме, и что вообще неуместно было со стороны Эриха дарить золотой перстень ей, а не Хелин. Эрих, конечно, сразу заметил, что подарок не особенно понравился Беатрис.
— В чем дело? — спросил он, наморщив лоб. — Тебе не нравится кольцо?
— Оно мне велико.
— Ну, так мы сделаем его уже. У тебя такая тонкая ручка, должен тебе сказать. Будет много лишнего золота. Ну, ничего, из него можно будет сделать подвеску для цепочки.
— Или второе кольцо, — едко подсказала Хелин, — для меня.
Эрих сообразил, что обе дамы встречают его без особого энтузиазма, каковой он в красках живописал в своем воображении. Он таинственно улыбнулся и полез в ранец, который, войдя в дом, небрежно поставил в угол.
— Может быть, вот это зажжет свет в ваших глазах, — произнес он, и, словно фокусник начал извлекать из ранца чудесные вещи, каких на острове уже давно не видели.
— Настоящий кофе в зернах! — зычно объявил он первый номер. — Шоколад! Шелковые чулки, мыло, чай, восхитительное печенье. Что скажете на это?
Действительно, эти подарки произвели на Хелин куда большее впечатление, чем жемчужное ожерелье.
— Бог ты мой, — благоговейно промолвила она. — Живут же во Франции люди, как сыр в масле катаются!
— Большинство не катается. Но склады еще остались. И такие заботливые мужья, как я, о них, естественно, подумали.
— Как обстоят дела на фронтах? — спросила Беатрис, не желавшая продаваться за кофе и шоколад.
— О, на фронтах все обстоит наилучшим образом, — тотчас ответил Эрих. — Конечно, война закончится не сегодня и не завтра, военное счастье переменчиво, но в целом все великолепно. Просто великолепно.
— Я слышала, что немцы отступают на всех фронтах, — с вызовом возразила Беатрис. — И почему нам, на острове, уже стало нечего есть, если дела идут так хорошо?
Эрих заметно помрачнел.
— К черту эту вражескую пропаганду! Естественно, враги пытаются ослабить волю к борьбе и моральный дух, поэтому и каркают по радио. Но в этих воплях нет ни слова правды, — он раздраженно вздохнул. — Если бы можно было конфисковать все приемники на острове! Но, очевидно, это невозможно.
В этот вечер он много пил, что успокоило Беатрис. Напившись, он скорее заснет. Хелин, видимо, неважно себя чувствовала, и за ужином уговорила бутылку вина. Во всяком случае, когда она попрощалась, перед тем как отправиться спать, язык у нее еле ворочался.
Был уже двенадцатый час, когда Беатрис почувствовала себя достаточно уверенной для того, чтобы выскользнуть из дома и направиться в сторону Пти-Бо. Она знала, что возле дома ночью ходят два патруля, но они ни разу не отклонились от раз и навсегда установленного порядка, и, поэтому надо было лишь дождаться того момента, когда вход и подъездная дорожка останутся вне поля их зрения. Беатрис, тем не менее, понимала, что каждый раз подвергает себя немыслимому риску, выходя ночью со двора. Она должна проявить настойчивость и все же убедить Жюльена отказаться от этих ночных вылазок.
«Как это глупо с моей стороны, — со злостью думала она, пробираясь в темноте, — соглашаться на это безумие!»
Но, как и всегда, раздражение и злость мгновенно испарились, когда она увидела Жюльена, и он, подхлестываемый отчаянием, нетерпеливо и страстно заключил ее в свои объятья. Он ждал Беатрис на берегу бухты — неподвижной тенью застыв среди скал. Он встал и двинулся ей навстречу, убедившись, что за ней никто не идет.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и сердце Беатрис сильно стучало от быстрого бега. Стояла теплая ночь, землю окутала бархатистая чернота, по небу скользили облака, в просветах между ними иногда вспыхивала луна и блестели звезды. Таинственно и спокойно шумело море. Казалось, на свете остались только они двое — Беатрис и Жюльен.
Он сказал ей несколько нежных слов по-французски и откинул с ее лба непослушные пряди волос. Здесь, у моря, он был совсем другим человеком, нежели на чердаке. Здесь кровь его быстрее бежала по жилам, подгоняемая ударами ожившего сердца, здесь он дышал полной грудью, здесь он был полон силы, почерпнутой из неведомого источника. Глаза его сверкали, смех был раскатистым и теплым. Здесь он снова становился молодым и полным жизни, сильным и уверенным в себе.
