Я в очень трудном положении. С мамой мы в конфликте. Папа закрывает глаза на наше несогласие. Мама очень переживает из-за того, что любит меня, а я ее — нет и не верю в ее понимание и поддержку.
А Петер… Нет, Петера я не оставлю, он так мил, и я восхищаюсь им.
Между нами может возникнуть что-то особенное. Почему же старики суют нос в наши дела? К счастью, я привыкла скрывать свои чувства, и поэтому никто не замечает, как он мне нравится. Скажет ли он, наконец, что-нибудь? Почувствую ли я прикосновение его щеки, как это было во сне о Петеле? О, Петер и Петель — вы слились для меня воедино. Взрослые нас не понимают, им неведомо, что мы счастливы, когда сидим рядом и молчим. Они не понимают, почему нас так тянет друг к другу! О, когда же мы преодолеем трудности? И все же хорошо, что сейчас нам трудно, тем чудеснее будет развязка. Когда он кладет голову на руки и закрывает глаза, то кажется совсем ребенком. Он такой ласковый, когда играет с Муши или говорит о нем. Он сильный, когда поднимает мешок с картошкой или другие тяжести. Он мужественный, когда наблюдает за обстрелом или пытается в темноте обнаружить вора. А его беспомощность и неловкость меня только трогают. Я люблю, когда он мне что-то объясняет, и сама всегда рада ему помочь.
Да, что нам наши мамаши! Только бы он сам не избегал меня.
Папа утверждает, что я кокетка, но это не так — я тщеславна, не более.
Мне редко приходилось слышать комплименты о моей внешности, кроме как от Ц.Н. - тот говорил, что я очень мило смеюсь. А вот вчера Петер сделал мне комплимент, так что приведу весь наш разговор.
Петер часто просит меня: "Засмейся!". Вчера я спросила его, почему он этого хочет.
— Потому что тебе это очень идет. У тебя появляются ямочки на щеках, интересно, откуда они берутся?
— Это у меня с рождения. Единственная моя красота!
— Нет, это совсем не так!
— Почему же? Я знаю, что красавицей меня не назовешь, я никогда ею не была и не стану.
— Не согласен. По-моему, ты очень симпатичная.
— Неправда.
— Если я тебе говорю, то можешь мне верить!
После этого я, конечно, сказала, что и он очень славно выглядит.
Анна.
Среда, 29 марта 1944 г.
Дорогая Китти,
Вчера в своем выступлении по голландскому радио министр Болкенштейн сказал, что военные воспоминания, дневники и письма приобретут позже большую ценность. После этого все, конечно, заговорили о моем дневнике. Ведь как интересно будет опубликовать роман о жизни в Убежище. Уже по одному названию люди подумают, что это увлекательный детектив.
А если серьезно: что, если лет через десять после войны рассказать, как мы, евреи, здесь жили, ели, разговаривали? Хотя я тебе и много рассказываю, это лишь небольшая часть нашей жизни. Например, ты не знаешь, что наши дамы ужасно боятся бомбежек, и что в воскресенье 350 английских самолетов сбросили пол миллиона килограмм взрывчатки на Аймюден, дома тогда дрожали, как трава на ветру. И что всюду свирепствует эпидемия. Чтобы рассказать все, пришлось бы писать целый день напролет. Люди стоят в очередях за овощами и другими товарами, врачи не могут навещать больных, потому что их машину тут же украдут. Взломов и грабежей так много, что невольно спрашиваешь себя — что же случилось с голландцами. Дети от восьми до одиннадцати лет разбивают окна в домах и тащат все, что попадается под руку. Никто не решается уйти из квартиры даже на пять минут, потому что за это время можно лишиться всего.
Ежедневно в газете публикуются объявления с просьбой вернуть за вознаграждение украденные пишущие машинки, персидские ковры, электрические часы, ткани. Городские куранты разбирают на части, то же — с телефонами-автоматами в будках.
Но откуда взяться хорошему настроению в народе, если все голодают, недельного пайка едва хватает на два дня, и только в кофейном суррогате нет недостатка. Высадка союзников все откладывается. А между тем мужчин угоняют в Германию, дети недоедают и болеют, одежда и обувь у всех износилась. Новая подметка стоит на черном рынке семь с половиной гульденов, а сапожники или вообще отказываются принимать обувь, или обещают починить ее только четыре месяца, и за это время туфли часто пропадают.
Одно хорошо: голод и дискриминация усиливают сопротивление против оккупантов. Служба по распределению продовольствия, полиция, чиновники разделились на две группы. Одни делают все возможное, чтобы помочь соотечественникам, другие выдают своих сограждан, из-за чего те попадают в тюрьмы. К счастью, таких среди голландцев совсем не много.
Анна.
Пятница, 31 марта 1944 г.
Дорогая Китти,
Подумай только: сейчас еще довольно холодно, а многие уже с месяц сидят без угля. Вот весело! Но настроение оптимистичное: дела на русском фронте развиваются блестяще! Не буду подробно писать о политике, но вот главные новости: русские стоят на границе Польши и Румынии — на Пруте, это близко от Одессы. Каждый день они ждут чрезвычайного сообщения Сталина.
В Москве ежедневно салют. Хотят ли они этим напомнить, что война еще продолжается или просто выражают радость — не знаю.
Немцы оккупировали Венгрию. Там живет миллион евреев, боюсь, что им плохо придется.
У нас ничего особенного. Сегодня у господина Дюсселя день рождения, он получил в подарок две пачки табака, кофе на одну чашку (посылка от жены), лимонный пунш от Куглера, сардины от Мип, одеколон от нас, сирень и тюльпаны. Да, и чуть не забыла — малиновый торт, немного клейкий из-за плохой муки и недостатка масла, но все же вкусный. Разговоры о нас с Петером немного приутихли. Сегодня вечером он за мной зайдет: это ему по-прежнему дается трудно, а поэтому и мне. Так приятно, что с ним я могу свободно говорить на любые щекотливые темы, что немыслимо с другими мальчиками.
Например, разговор у нас зашел о крови и в частности, о менструации. Петер находит, что женщины выносливы, потому что ежемесячно теряют кровь. И меня он считает сильной. Ха-ха, почему бы это?
Моя жизнь сейчас гораздо лучше. Бог не оставляет меня и не оставит никогда.
Анна Франк.
Суббота, 1 апреля 1944 г.
Милая Китти,
Мне все-таки трудно, и ты, конечно, понимаешь, о чем я. Я так мечтаю о поцелуе, и кажется, напрасно. Наверно, он видит во мне лишь товарища, не больше.
Я знаю, и ты знаешь тоже, что у меня твердый характер. Я привыкла одна и сама преодолевать трудности. Мама никогда не была мне поддержкой. Но сейчас мне так хочется прижаться к его плечу и замереть. Не могу забыть свой сон о щеке Петера, ах, как все было чудесно тогда! Неужели ему достаточно того, что между нами сейчас? Или он просто не решается признаться в любви?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
