К несчастью, верные наблюдения не всегда влекут за собой верные выводы и тем более соответственные выводам действия. «Да нет, какие это соглядатаи — почудилось», — неизвестно почему решил вдруг Ананья и вознамерился проскользнуть к выходу.
И вправду — то были не соглядатаи. То были убийцы.
Когда занимавший торец стола детина застиг взглядом кривые ноги Ананьи и глянул выше — непроизвольно отодвинул кружку. Обернулись все четверо. Быстро спускаясь, Ананья вышел из тени, и молодой человек, который сидел лицом к залу, откинув за спину завитые волосы, воскликнул:
— А вот умный человек! Сейчас он нам скажет!
Ананья не поднимал глаз. На пути к воле нужно было обогнуть стол. Последним сидел верзила.
— Да мы тебе говорим! — Чернобес перегородил рукою проход и сграбастал невольно прянувшего вбок лазутчика. — Тебе говорим, слышь?!
Он слышал. И видел. И сердце его упало.
— Простите, не слышал. Без всякой обиды… — молвил он елейно, схватывая мечущимся взглядом непробиваемый кожаный панцирь, весь в шрамах и пятнах, и мясницкий нож на поясе, и чьи-то щербатые зубы в оскале… И опрокинулась под ретивым локтем кружка — хлоп!
Вино хлынуло и растекалось по столу, капало на колени.
— Ну, коли ты не глухой, так выпей с нами! — усмехнулись Вельможные Усики.
— И делу конец! — хохотнул Потасканный Мальчик.
— Поверьте, друзья, с дорогой душой…
— А ты, браток, часом не брезгуешь? — требовательно полюбопытствовала Кирпичная Рожа.
— Ни в коем случае, — жарко отвечал Ананья. — Я вижу вас первый раз. Зачем же мне вас не уважать? — он оглянулся и, когда застывший с полотенцем в руках кабатчик Синюха отвел глаза, понял, что дело швах.
— А ты, значит, кого второй раз видишь, то уж не уважаешь? — хмыкнув, высказали предположение Вельможные Усики.
— С удовольствием… стаканчик вина не помешает. С удовольствием выпью за ваше здоровье, уважаемые господа и друзья.
— Хозяин, еще кувшин! — обронили Вельможные Усики.
С суетливым облечением Синюха ринулся вон. Зашевелились и вернулись к своим кружкам питухи за другим столом, их было немного.
— Да ты, видать, умный человек! — непонятно из каких соображений приветствуя это редкое качество смехом, хохотнул Потасканный Мальчик.
— Своего не упустит! — подтвердил Кирпичная Рожа. — Парень хват!
А тот, с ножом — Мясник — безмолвно припечатал Ананью рукой, так что умный человек завалился на скамью, прежде чем успел сообразить, что в этом и состояло его намерение.
Если после ухода Зимки Ананью задержали чернильница и зуд сочинительства, заставившие его терять время, те немногие доли часа, что отпущены были ему для спасения, то Поплева просто маялся дурью — пусть даже и не своей. Не расчет и не верность долгу, не страсть к чистописанию, а болезненные ощущения в низменных частях тела лишили его предприимчивости. Опозоренный и обескураженный, он, по правде говоря, не чувствовал расположения к немедленной встрече с Золотинкой. Тащился зачем-то вдогон за поездом и с облегчением оставил эту затею, как только убедился, что поздно и все равно заблудился.
И так, промаявшись остаток дня, Поплева вернулся к мысли о «Красавице долины», где следовало искать источник недоразумений, а, может, сверх того, и ночлег. Солнце уже зашло за крыши, когда, миновав шепоты и шорохи полутемного перехода, Поплева отыскал вывеску, изображавшую простертую на каком-то запрокинутом ложе женщину, которая, как видно, пыталась покончить с собой, воткнув себе ниже горла что-то вроде стрелы или короткого копья. Что там случилось на самом деле, что за злой рок преследовал «Красавицу долины», Поплеве было все равно.
— Дай я! Ну, дай я! — взвопил вдруг знакомый голос. Внезапный рев, захлебнувшийся крик, стук опрокинутой скамьи: — Дай я!
Поплева проскочил в дверь: верзила с маленькой головой размахивал кувшином над упавшими на пол людьми — двое питухов подмяли под себя третьего, а верзила расталкивал нападающих. Он искал случай пустить в ход кувшин — в суматохе все отчаянно мешали друг другу.
— Господа! Господа! — голосил кто-то из непричастных — немногие посетители харчевни повскакивали, не понимая, однако, на чей стороне правда.
Поплева же знал ответ. Ему не нужно было ломать голову. Он отгадал ответ в тот самый миг, когда узнал верзилу с маленькой головой — Мясника, — гнусный голос которого живо обращал мысль к обожженным ягодицам. И Поплева выскочил на подмостки:
— На! — выпалил он, когда верзила, раскидав шушеру, взмахнул убийственным своим кувшином: дай мне! — На! — выдохнул Поплева, старый кабацкий боец, и двинул Мясника в висок.
Кулаком этим можно было бы ошеломить быка. Верзила екнул на просевших ногах и в совершенном тумане повернулся, отыскивая противника. А, может, и самый удар отыскивая, — удар звенел в его тесной головке, создавая впечатление отделившейся от материального мира сущности. Во всей полноте изумления верзила протягивал куда-то кувшин.
Так что Поплеве осталось только перенять предусмотрительно поданный сосуд и этим орудием хватить противника по лбу.
Пространство треснуло — и Мясник скользнул в бездну. Закатившиеся глаза его заливало кровавого цвета вино.
Бойцовский опыт, почерпнутый Поплевой по кабакам в допотопную еще — дозолотинкину — пору, позволил ему избежать ответного удара. Он не расслабился ни на мгновение и резво прянул, когда, вскочив, кинулся на него с мечом гривастый юнец. Спасаясь, отчаянным прыжком Поплева перескочил через стол в пустой закуток перед лестницей, а запоздалый меч рубанул оловянное блюдо. Поплева перехватил высоко подскочившую с блюда курицу за ногу и страшным броском запечатал разинутую выкриком пасть — безголовая птица врезала юнцу по зубам. Не в силах переварить такой кусок, он рухнул.
Вольно разметавшиеся кудри обрамляли обращенную в нечто жаренное, с тощей костью посередине рожу.
После двойной победы Поплева получил некоторый выигрыш — сзади ему не могли угрожать, там была лестница, а стол отделял его от немедленного нападения двух новых противников. Один из них, дородный, с вельможными усиками господин, похоже, не рвался в бой, уступая честь кабацкого поединка своему простоватому товарищу, сутулому детине с угреватой в красных прожилках рожей. Этот в поощрении не нуждался — обнажив меч, он скинул перевязь, отбросил ножны, а потом, не сводя глаз с Поплевы, перехватил рукоять двумя руками. Стесненный в движениях поверженными на пол соратниками, отделенный от противника столом, краснорожий притопывал и подрагивал в нетерпении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
