— Глостер вызывает Лаэрта.
— Лаэрт слушает Глостера.
— Слушай, мой дорогой Лаэрт, слушай… Пришла пора отдохнуть с дороги.
— Извините?
— У нас тут с Ричардом обнаружились разногласия. Непримиримые. Или, как говаривали во времена моей молодости, антагонистические. Короче: Ричард приказал долго жить. Его друг и телохранитель — тоже. Картинка ясна?
— Кристально.
— Вот и славно. У тебя в автобусе — двое людей Ричарда, так?
— Да.
— Загони автобус на любую смотровую площадку, пусть ребятки разомнутся, попками подвигают, ножками попрыгают… А шоферюга ваш нехай в моторе покопается… Я остановлюсь метрах в двухстах позади. В любом случае в пределах видимости.
— Вариант «эй-экс»?
— Ну зачем же так круто, Лаэрт? Проведи с людьми Ричарда добрую разъяснительную беседу. Все же живые люди, поймут. При разумном подходе и желании жить дальше.
— Извините… У вас все нормально, Глостер?
— С головой?
— Вы шутите?
— А почему нет? Илм — безвременная кончина Ричарда не повод для шуток? Не волнуйся, Лаэрт. У меня — полный ажур. В смысле — омут. Ажур, бонжур и даже с тужуром. Ты знаешь, что такое «тужур», Лаэрт?
— Повседневность.
— Вот именно. Обыденка. Гнусная, серая, нелицеприятная. В коей и живет все это стадо. — Глостер помолчал, закончил неожиданно:
— Лирика все это. Работать надо.
— Извините, я должен доложить Лиру.
— Должен — значит, доложишь. Только повремени, ладно? С часик, пока завершим прибытие в сей славный и гостеприимный край по штатной схеме. Иначе твой доклад будет смотреться самым наипакостнейшим образом. Сиречь гнусным поклепом на нашу советскую действительность.
— Глостер?..
— Успокойся, Лаэрт. Да, у меня прорезалась склонность к несмешным шуткам и грубоватому юмору. И это не от наркотиков. Просто у меня органон такой. Читал у Фрэнсиса Бэкона вещичку? «Новый органон» называется? Нет? Ну и правильно, скучнейшая, я тебе доложу, пакость. Я даже больше скажу, — Глостер понизил голос почти до шепота, — я вообще не различаю Роджера и Фрэнсиса Бэконов. Совсем. Хотя они и не близнецы. И даже не однофамильцы. А ты? С кем однофамилец ты, Лаэрт? И какого Глостера имел в виду Лир, когда нарек меня этим странным псевдонимом?
Бедного, ослепленного Глостера из «Короля Лира» или герцога Глостера из «Ричарда Третьего»? Кстати, ты любишь Шекспира, Лаэрт?
Пока Лаэрт искал, что ответить, Глостер уже хохотал во все горло.
Отсмеявшись, вытер выступившие слезинки в уголках глаз, сказал абсолютно сухим и официальным тоном, впрочем, с той долей дежурной теплоты, какую подпускают начальники в разговоре с подчиненными, пытаясь добиться от них выполнения работы, за которую никто не будет платить:
— Так мы договорились насчет доклада Лиру? Собеседник, похоже, несколько смешался, озадаченный этакими переходами из огня да в полымя.
— Но инструкция… — вяло попытался возразить он.
— Мой милый Лаэрт, — напевно произнес Глостер, не замечая, что почти полностью копирует интонации Лира, — ты же не хуже меня знаешь, что инструкции нельзя нарушать… Но и с перевыполнением их спешить не следует, а? Просто с докладом нужно повременить. Повременить, только и всего. Это разумно, не правда ли, Лаэрт? А в этой жизни побеждает тот, кто поступает ра-зум-но. Сказки, в конце которых добро победило разум, — любимые у здешних крестьян и прочей копошащейся в навозе сволоты. А потому народец этот так и мается в собственных испражнениях, слезах и соплях который век. Так?
— Так.
— Я рад, Лаэрт, что ты рассуждаешь разумно. Я рад, что мы нашли общий язык. Конец связи., — Конец связи.
Автобус впереди чуть сбавил ход и через несколько минут вырулил влево и замер.
— Паркуйся к обочине, — велел водителю «вольво» Глостер.
— Вы… вы меня убьете?
— Была охота, да неволя подвела.
— Что?
— Паркуйся, я сказал, пся крев! — выругался Глостер. Водитель вздохнул обреченно и остановил машину у самого края шоссе, рядом с обрывом. Глостер огляделся: по горным меркам — невеликий совсем обрыв, но слететь с него закупоренным в «цельнометаллическую оболочку», будто покойник у Стенли Кубрика… Или — тот покойник был вовсе не у Кубрика, а у Фрэнсиса Форда Копполы? Пес их, этих итальяшек, разберет!
А водила — грамотный и не из пужливых. Мотор не заглушил; в случае чего — «полет шмеля» дуэтом, а если двух покойников считать за компанию, то и квартетом. Скверная перспектива. Но Глостера она почему-то совершенно не пугала: напротив, он чувствовал душевный подъем, будто стакан чистейшего спирта, принятый махом, вдруг пошел гулять в крови… Кое-как Глостер заставил себя сосредоточиться и почувствовал, что далось это ему с трудом.
— Нравится здесь? — неожиданно спросил он водителя.
— А чего… — опасаясь подвоха, напрягся тот. — Солнышко теплое. И море нехолодное.
— Сам нездешний?
— Теперь уже здешний, чего.
— А откуда вообще будешь?
— С севера мы.
— Кто — «мы»?
— Да много сюда перебралось. Это кто успел. К солнышку.
Глостер несколько секунд сосредоточенно смотрел на дорогу, что-то для себя решая. Спросил:
— Как тебя зовут?
— Меня? — Коровьи, чуть навыкате, глаза двадцатипятилетнего водилы нарочито тупо смотрели на Глостера из зеркальца заднего вида.
— Да.
— Миша. Можно — Мишаня.
— Так откуда сам будешь, Мишаня?
Водила похлопал глазами, произнес, как бы нехотя:
— Я же говорил, с севера мы. Воркутинские. Сюда батя перебрался в восемьдесят девятом, дом купил.
— Ты пойми, Мишаня, интерес мой не праздный. Смекаю, подойдет мне этот человечек или нет.
— Я, что ли?
— Ты.
— А если не подойду, то что?
— Ты-то сам как думаешь?
— Чего мне думать?
— А если не понравишься?
— Знать, судьба такая. Только и вы, я себе думаю, босса с Эдиком, — Мишаня кивнул на убитого телохранителя, — не затем зажмурили, чтобы судьбу за усы лишний раз по глупости дергать.
— Резонно мыслишь.
— А то…
— Как с отцом сюда переехали, чем занимался?
— Ну, как чем? В школе учился. Потом — в ПТУ.
— И сразу к Ричарду попал? — насмешливо протянул Глостер.
— Почему — сразу?..
— А — как?
— При деловых был. Только — стремно там.
— Чего?
— Юг — место шебутное. И все делят-делят, поделить не могут. Свои головы не берегут, а уж наши и подавно.
— У «хозяина» бывал?
— На киче-то? Был.
— Статья уважаемая? Водила пожал плечами:
— Бакланская. Хулиганка.
— Так как же тогда тебя Ричард к себе прибрал меченого такого?
— Я водила хороший.
— Не ври.
— Правда хороший…
— Я не о том. Колись, болезный, мы не у следователя.
— О чем вы?
— Слушай, во-ди-тель… Ты машоней-недавалкой не прикидывайся! Чего тебя Ричард обласкал? Ну?
— Да я это… пару гавриков…
— Ну? Пришил, грохнул, замочил, поставил на перо, кончил, зажмурил, в ящик забил… Чего заикал, Мишаня?
— Ну, грохнул. Двоих. И что с того? Труха были люди.
— Труха были люди… — в тон ему повторил Глостер. — А люди вообще труха, а, Мишаня?
— Всякие случаются, — спокойно отозвался водила. Глостер ответ оценил, подумал с полсекунды, спросил:
— У Ричарда есть доверенный человек на базе?
— У кого?
— У твоего босса.
— Мы называли его Виктором Викторовичем.
— Да хоть горшком! У него есть помощник? Из активных?
— Ну.
— Кто?
— Гошка Степанцов. Жоржик.
— Он на базе теперь?
— Да. А где ему быть?
— В Караганде!
Шофер только пожал плечами. Дескать, как вы спрашиваете, так мы и отвечаем. А умничать так-то всякий может.
— Босс твой, Виктор Викторович, торжественную встречу нам, случаем, не планировал?
— В смысле?
— С торжественным залповым огнем и последующим выносом тел? Никаких особых мероприятий? Усиление или что-то в этом роде?
— Мне он не докладывал.
— Ты, братец, не хами! Сам что думаешь?
— Вроде как Жоржик суетился чуток больше обычного, — У ворот охрана?
— Само собой.
— И подчиняется этому Жоржику?
— Ему.
— Сколько всего на базе людей?
— Дюжины полторы. Может, и поболее, — А сам он что за человечек? Жоржик? Водитель вздохнул:
— Одним словом сказать?
— Если сможешь.
— Сволочь.
— Чего?
— Душегуб. И не такой, чтобы… Глаза у него стылые. Как прорубь.
Глостер прикурил сигарету, затянулся, оскалился в улыбке:
— Это ты Маэстро не знаешь.
— А зачем мне?
— Резонно. Ладно, это лирика. С пропускной системой на базе строго?
— Ну… вообще-то… строго.
— Автомобиль знают?
— Наш-то? А как же. Но пропускают по паролю.
— Пионерский лагерь, — усмехнулся Глостер.
— Босс называл это не «пароль», а «ключевое слово».
— Что в лоб, что по лбу. Ключевое слово неизменно?
