Я перечислил их всех.
— Я хочу выпить за Пушкиных, Крученых, Фельдманов, за всех Татьян и Тамар, Петров и Василиев, Владиславов и Александров. За всех Кандауровых и Заслоновых. За незабвенную фрау Марту. Если кто желает присоединиться к пролетариям – присоединяйся.
Красный партизан и гитлерюгенд Крайзе первым схватил граненную рюмку. Шеель помедлил, потом тяжело вздохнул и тоже поддержал тост.
Мы выпили не чокаясь.
После короткой паузы барон загрустил.
— Видала бы моя вдова и боевая подруга, чем я тут занимаюсь.
— За баронессу Магдалену–Алису фон Шеель–Майендорф выпьем отдельно. Ну, за боевых подруг..»
* * *
« …На следующий день мы отправились в Карлсхорст, где размещалась Ставка военной администрации в Германии (СВАГ). Оттуда в закрытой машине добрались до Берлина, где в районе Панков, входившем в советскую зону оккупации, была устроена явочная квартира.
По дороге шофер выделенного нам «виллиса» вновь вверг Шееля в раздумья.
Меня, признаюсь, тоже.
Шофер был в звании сержанта, родом из Белоруссии, человек угрюмый, неразговорчивый. Всю дорогу молчал, пока мы не догнали колонну пленных немцев, которых вели на работу. Здесь он вдруг завел разговор, что «ему не можется. Как увижу этих гадов, становится не по себе. Взял бы автомат и пострелял бы их всех и кажного».
После короткой паузы шофер вкратце рассказал о себе – сам он из‑под Витебска. Семью гады сгубили, спалили в хате. Пришел, выпил на пепелище… – и в сердцах махнул рукой.
Обогнав колонну, он тормознул у КПП и как бы между прочим поинтересовался, где бы табачком разжиться? Я отдал ему всю пачку «Беломора».
Вернувшись, мы с удивлением обнаружили пленных из подошедшей колонны с удовольствием затягивавшихся дымком советских папирос. Я поинтересовался у водителя – где же пачка? Тот смолчал, потом, выехав на шоссе, не без внутреннего остервенения признался.
— Вышел покурить, а тут эти окружили! Стоят рядом, носами воздух тянут. Я спросил, есть ли среди них шоферы? Двое были шоферня, я им дал закурить. Все начали клянчить…
Затем сержант энергично рубанул воздух ребром ладони и страстно подытожил.
— Одно из двух: или пускай их всех поубивают к чертовой матери, а если нельзя – курить‑то человеку нужно…»
« …помощники доставили на конспиративную квартиру все необходимое и, прежде всего, подборку документов по Шпандау: исторические справки, план тюрьмы, график смены караулов, описание режима содержания заключенных, схемы подземных коммуникаций. Не менее дня мы потратили на их изучение – с собой брать с собой ничего не разрешалось.
Изучив все предложенные материалы, Алекс попытался завести разговор о том, что более наивную авантюру трудно придумать.
— И что? – спросил я. – Ты действуй, а не рассуждай!»
* * *
«В жаркий августовский день – если мне не изменяет память, это было сразу после того, как знаменитых узников перевели в Шпандау, – мы отправились на рекогносцировку.
Даже по прошествии более чем двух лет после окончания войны этот район Берлина представлял собой жалкое зрелище. В брошенных домах до сих пор не было жителей. Кто отважится поселится в строении, у которого нет крыши или отвалилась фасадная стена! Повсюду валялись разорванные матрасы, ржавые ведра и тазы, разбитые бутылки и кучи гниющего мусора. Звон колоколов маленькой церквушки, стоявшей неподалеку от тюрьмы, навевал похоронное настроение. Расчищенный и ухоженный участок, окружавший тюрьму, казался чем‑то инородным в этой ужасной атмосфере.
До места мы добрались без происшествий. В те дни проблем с перемещением по зонам практически не было. Трудности появились в сорок девятом в связи денежной реформой, проведенной на западе, и образованием ГДР, после чего Германия оказалась расчлененной на два государства. По дороге прикинули несколько вариантов тайного проникновения в этот «храм справедливого возмездия»* (сноска: Здание на улице Вильгельмштрассе в Шпандау было построено в 1876 года и начиная с 1879 года служило военной тюрьмой. После 1919 года в ней содержались и гражданские заключённые. После поджога Рейхстага в 1933 года национал–социалисты превратили тюрьму Шпандау в лагерь для размещения так называемых «арестованных в целях пресечения преступлений». Здесь находились в заключении известные борцы с нацизмом Эгон Эрвин Киш и Карл фон Осецкий. Позднее в Пруссии был организован концентрационный лагерь, куда были переведены узники Шпандау. До начала Второй мировой войны в тюрьме Шпандау содержалось более 600 заключённых.).
« …Нам не потребовалось много времени, чтобы уяснить – вырвать Гесса из уготованной ему темницы трудно, но можно. Несмотря на высокие стены, ток, пропущенный по натянутой в два ряда проволоке, пулеметы на вышках и строгость внутреннего режима, для умело подготовленных бойцов вкупе с тщательной разработкой тюремного персонала, возможность проникновения внутрь охраняемой зоны существовала реально. Если не удастся проникнуть, просочиться, прорваться через главный вход, можно попробовать проползти по коммуникациям или по вырытому подземному ходу».
« … невыполнимость задания в другом.
Посуди сам, дружище. Нет такой тюрьмы на свете, куда невозможно было бы проникнуть, но как выбраться оттуда без шума и пыли, а ведь именно в этом состоял смысл боевого приказа. Если союзникам удастся доказать нашу причастность к похищению или, хотя бы представить косвенные улики нашей причастности к нападению, кто поверит Гессу?
При любом раскладе избежать боестолкновения не представлялось возможным, недаром англичане поместили заключенных в своей зоне оккупации. В непосредственной близости от тюрьмы располагался военный лагерь, откуда подготовленные части за несколько минут могли перекрыть все отходы от Шпандау. Во время скрытного изучения мы убедились в наличии тщательно налаженной системы патрулей, которые шныряли по прилегающим улицам, а также постов ТНН – тайного наружного наблюдения. Все это не позволяло скрытно подготовить пути отхода».
« …тем же вечером за ужином, приготовленном Крайзе по партизанским рецептам вареная картошка и лук, в качестве деликатеса разогретая тушенка, – Шеель подкинул идею.
— Может, воспользоваться летательным аппаратом?
Я ответил, что кое‑кто уже подумывал о такой возможности.
Алекс вопросительно глянул на меня.
— Слыхал о Скорцени?
— Кто же о нем не слыхал! – усмехнулся барон. – Все газеты трубили об этом герое рейха. Как же, выкрал Муссолини из‑под носа у союзников. Неужели этот недобиток намерен перебежать нам дорогу?
— В одном из своих интервью, которыми он после разлада между союзниками начал делиться особенно щедро, любимец Гитлера заявил: «Дайте мне сотню надежных бойцов и два самолета в придачу, и я вытащу Гесса и шестерых остальных из Шпандау». При этом уточнил: «…однако в случае непредвиденных осложнений я в первую очередь займусь спасением Гесса».
« …перед сном Алекс поделился.
— Я все думаю над словами Скорцени. Самолеты здесь не самое интересное. Куда важнее призыв к своим единомышленникам. Как считаешь, Николай Михайлович?»
« … я ответил не сразу. Сначала прикинул, имею ли я право вот так сразу открывать карты? Осторожность подсказывала – промолчи, сделай вид, что не понял вопроса.
С другой стороны, играть в молчанку с Шеелем было опасно. Барон был прирожденный аналитик и, хотя буква приказа напрочь запрещала такого рода откровения, врать ему было бессмысленно. Если Закруткин отличался исключительной реакцией, искрометной решимостью и постоянной готовностью к действию, Шеель освоился в нашей профессии до такой степени, что мало того, что видел на метр под землей, но и понимал все с полуслова.
Барон еще не до конца проникся важностью поставленной задачи. Вранье или умолчание он мог расценить как подспудное недоверие, а это могло окончательно смазать приглашение на танец, ради которого я примчался в Германию. В тех условиях ложь даже из самых благородных побуждения могла окончиться плачевно.
Не удержался!..
Рискнул!
— Алеша, Москва считает, что тебе пришла пора заняться куда более серьезным делом, чем похищение Гесса. Помнишь свой давний разговор с Шахтом? В Москве сложилось мнение – время, о котором когда‑то упоминал банкир, наступило. Для начала я вкратце обрисую, чего мы ждем от тебя. Не знаю, можно ли назвать удачей ваше решение сбежать в Аргентину или в Уругвай, но то, что я появился вовремя, можно считать знаком судьбы. Начало операции беспокоило нас более всего, а тут видишь, как все обернулось.
Алекс насторожился, рывком сел на кровати, спустил ноги на пол.
Он глянул на меня, как добросовестный христианин поглядывает на Люцифера.
