— Начал ему противостоять?
— Скорее революцию устроил. И стал самым большим отцовским разочарованием. Два года в военном училище, после чего я ясно дал ему понять, что военным не буду.
Марина не на шутку заинтересовалась.
— Как?
А Дима плечом дёрнул.
— Перестал учиться, и из училища меня, в итоге, вышибли. Отец был в ярости. А уж когда я на экономический факультет без всяких проблем поступил и в армию не пошёл, отец со мной разговаривать перестал.
— А сейчас?
— Да уж сколько лет прошло. После смерти мамы помирились. Это тринадцать лет назад было. Сейчас отец уже генерал, в Москве живёт, у него новая семья. Девчонкам-близнецам по десять лет.
Марина попыталась в лицо ему заглянуть.
— Правда? А ты с ними общаешься?
— Ну, бывает заезжаю на праздники… раз или два в год.
— Вы же в одном городе живёте!
— И что? Марина, у него жена, можно сказать, моя ровесница. У них своя семья, зачем им я? Чтобы смущать? Нет уж, я никогда и никому не навязываюсь.
Марина усмехнулась, за шею его обняла и в щёку поцеловала.
— Одинокий волк!
— Марин, он до сих пор мне простить не может, что я по его стопам не пошёл. А какой из меня военный? Я для этого слишком люблю комфорт.
— И деньги, — подсказала Марина.
Гранович фыркнул.
— А что в этом плохого? Вот если бы я их любил, но не умел зарабатывать — это одно, а так… Они мне взаимностью отвечают, и я этому очень рад.
Марина скрутила из его влажных волос на макушке небольшие рожки. И голову повернула, когда краем глаза заметила, что дверь чуть приоткрылась. Семён в ванную зашёл, на коврик присел и теперь таращил на них глаза, а когда Марина на него внимание обратила, жалобно мяукнул. Дима тоже глянул в его сторону, и решил возмутиться:
— Ну-ка брысь отсюда! Мал ещё, чтобы подглядывать. — И водой на котёнка брызнул. Тот зашипел, в сторону отскочил, и шмыгнул в дверную щель.
Марина Грановича по плечу ладонью шлёпнула.
— Что ты его напугал?
— Пусть учится стучать, прежде чем без спроса входить. — Он снова зашевелился, сел повыше, и теперь Марина его за плечи обнимала. Щекой к влажной коже прижалась, пальцем поводила, и тогда уже, набравшись решимости, попросила:
— Дим, расскажи мне о своей жене.
— Это что, вечер откровений?
— Да, — важно ответила она.
— Лучше бы дети дома остались.
— Расскажи, — затормошила она его.
А Гранович кран с горячей водой открыл, руку под струю подставил, явно время тянул. Правда, после паузы начал говорить.
— Обычная жена. Поженились, через три года развелись. Я бы даже не сказал, что мы с ней часто виделись.
— Ты пропадал на работе, да?
— И я, и она. Мы оба были больше заняты карьерой, чем семейной жизнью. Просто была женщина, с которой у меня формально был общий дом. Даже секс не всегда был совместный, а дом был.
Марина его по затылку шлёпнула.
— Всё, я не хочу больше ничего знать. Это гадко.
Гранович рассмеялся.
— Ты же сама спросила!
— А ты мне гадость сказал. Специально, да?
— Да нет. Но, Мариш, мы иногда с ней по две недели не пересекались, вот сама и думай.
— Что это за семья такая?
— А я про семью не говорил, я говорил про жену. Когда развелись, я даже особой разницы не заметил. Только квартиру пришлось новую искать.
Марина навалилась на его спину, обхватив руками Димкины плечи.
— Мы с тобой такие разные, — сказала она негромко.
Он кран закрыл.
— Разве это плохо?
— Я не знаю.
— У тебя вот была нормальная семья, как ты думала. Именно семья. Но закончилось всё не радужно, только сложнее. Теперь вот ты уговариваешь бывшего мужа про детей не забывать.
— Я не уговариваю! Игорь детей любит, просто…
— Просто сейчас ему не до них. Вот знаешь, может, это ужасно, но я его понимаю. Не оправдываю и не поддерживаю, но понимаю. У него в башке сейчас, наверняка, такой бедлам.
— У меня тоже был бедлам, но я не имею права думать только о себе, у меня дети. Так почему он так не может?
— Потому что он слабее тебя. И растерян он больше.
— Да уж, — Марина криво улыбнулась. — Вот только это он нас бросил.
— Влияние момента, страсть, а потом раскаялся.
— Почему ты думаешь, что он раскаялся?
— Наверное, потому, что знаю. Это пока ему грезилось и мечталось, хорошо было, а когда случилось, когда каждый день рядом со своей мечтой…
— С Дашей, — подсказала Марина, а Димка отмахнулся.
— Да какая разница, как её зовут? Вот когда с ней каждый день, просыпаешься и засыпаешь, когда она тебя супом кормит на обед, а вкус непривычный, когда рубашки тебе гладит, а тебе что-то не так, какая-то мелочь, глупость, но всё равно не так, вот тогда и приходит в голову: а на черта я всё это сделал? Но зачастую уже поздно, да и стыдно назад возвращаться. Думаешь, Игорь твой этих мыслей избежал?
— Он не мой, Дим.
— Ну да, ну да, — пробормотал он в задумчивости.
— Сейчас уже на самом деле поздно. И мечта его совсем не Даша, у него другая цель. А Даша лишь средство.
— Ты к нему жестока.
— Нет, я говорю, что есть. Он настроил себе планов, он говорит о будущем, он говорит о деньгах. Вот чего он хочет. Денег и респектабельности.
— Но это ведь не плохо, Марин.
— Это плохо. — Марина к нему наклонилась. — Плохо, Дим. Потому что ради своей цели он готов пойти на всё. Он даже от детей и от меня отказался, только потому, что рядом с Дашей, из-за её брата, у него шансов больше. Это нормально, по-твоему? А Игорь, он… — Она несколько секунд подбирала слова. — Ему не дано большими деньгами распоряжаться. У него смекалки на это не хватит, умения рисковать, просто-напросто опыта. Он больших денег и в руках-то никогда не держал.
— Ты слишком зла на него.
— Я имею на это право, — проговорила Марина тихо, и руки разжала, когда Дима подниматься стал. Из ванны вылез, вытирался, а Марина наблюдала за ним, чувствуя неловкость из-за того, чем закончился их разговор. Ей совсем не хотелось говорить сегодня об Игоре. А то, что Димка старался не подавать вида, что ему этот разговор неприятен, ещё больше Марину смущало. — Извини, — сказала она, в конце концов, подавая ему руку. Он помог ей подняться и в полотенце завернул. — Не будем больше об этом говорить.
— Почему? Если тебя это волнует…
— Не волнует. Наверное, ты прав, я просто злюсь. И даже не на него, а из-за его поступков. Я ведь знаю, как для него лучше, мы столько лет вместе прожили, но Игорь теперь меня не слушает, отмахивается, а я знаю, что после локти кусать будет.
— Так пусть кусает. Это его жизнь, Марин. Его! А не твоя. И его ошибки на тебе теперь никак не скажутся.
