Советскому Союзу нужны были свои песни — и не только героические, но и трудовые. Откуда большевистская власть догадалась, что народу песня необходима — сразу и не поймёшь: монархия ведь по большей части обходилась и без этого.
Безусловно, определённый опыт воздействия стихотворного и музыкального ряда сложился ещё в Первую мировую — империалистическую и особенно в Гражданскую: неожиданно выяснилось, что всё это отлично работает.
Тем более сыграло свою роль достаточно быстрое переосмысление Гражданской войны — опять же через поэзию и массовую песню. Чудовищная кровавая каша, которой по большей части и была эта война, через какие-то пять — семь лет приобрела совершенно иные, романтические черты. Любой красный командир, всякий боевой нарком, мурлыкая себе под ус куплет о своих, положенных на музыку и зарифмованных подвигах, поневоле начинал лучше относиться ко всему, что успел натворить.
Но теперь-то надо было не шашкой рубать, а доказывать людям, что на завод по гудку идти — не меньшая радость, чем нестись в конной атаке под ярко-алым полотнищем.
К концу 1920-х дефицит духоподъёмных песен явственно дал о себе знать. Поэт Александр Безыменский писал в «Комсомольской правде»: «Требования на новую песню ощутимы почти физически. Тема современной жизни требует такой песни, которая помогла бы в развитии и сплачивании людей».
Подобных песен не было. Или почти не было.
Ещё в 1928 году проводили конкурс советской массовой песни: получили целых 600 претендующих на массовость сочинений. В целом товар оказался настолько сомнительным, что первую премию даже не стали вручать.
ЦК ВЛКСМ из года в год повторял: дайте что-нибудь спеть; проводили собрание за собранием — но резолюцией такие вопросы решить трудно. Нужен был талант, вернее, два таланта.
В 1932 году режиссёры Фридрих Эрмлер и Сергей Юткевич снимали фильм «Встречный»: о первой пятилетке и ленинградских металлистах, выдвинувших свой «встречный» план.
Что это такое, сегодня уже подзабыли.
Допустим, государство планирует один показатель, а рабочие дополнительно к Госплану дают, ну к примеру, в два раза больше угля или стали.
Только пошляки могут издеваться над подобной работой и самоотверженностью.
Конкретно в Ленинграде случилось следующее: ленинградские рабочие срочно изготовили турбину для электростанции. Надо было это событие осветить. Сам Сергей Киров сказал: да, кино необходимо, вот в содружестве с передовиками и снимайте.
Композитора предложил один из постановщиков, Лео Арнштам, им стал Дмитрий Шостакович, гений двадцати пяти лет, сочинивший не только оперу «Леди Макбет Мценского уезда», но и, как ни удивительно, уже имевший в кинематографическом деле серьёзный опыт. Начинал он с того, что выступал в качестве музыкального иллюстратора в ленинградском театре, затем написал симфоническую партитуру к немому фильму «Новый Вавилон» и, наконец, с появлением звукового кино, успел сочинить музыку для фильмов «Одна» и «Златые горы».
Поэта выдвинул художественный руководитель «Ленфильма» и старый большевик Адриан Пиотровский — знавший Корнилова (не так давно он направлял его, напомним, в Баку).
Да и никаких других заметных соперников в Ленинграде у Корнилова не было: Николай Тихонов точно был не по песенной части, другие собратья пожиже, а корниловские стихи — даже не положенные на музыку, через раз хотелось напевать:
До дому ли, в бой ли —вдаль на всех парах —запевала запевает:— Ребятишки, ой ли…были два товарища…(бубен-чебурах…)
С копылок повалишься,познаешь тоску —были два товарища,были два товарища,были два товарища —в одном они полку.
В общем, Шостакович дал мелодию, Корнилов наскоро набросал текст, Пиотровский поправил одну строку, чтоб лучше легла в припев, Шостакович ещё немного переправил музыку, чтоб текла, не спотыкаясь, — и однажды случилось чудо.
Запись тогда делали синхронно со съёмкой — шла белая ленинградская ночь — и к утру артисты, персонал и первые прохожие уже распевали «Нас утро встречает прохладой».
После выхода фильма на экраны «Песня о встречном» стала, без преувеличения сказать, самой известной во всей стране. Миллионы людей знали её наизусть: она воистину строить и жить помогала.
Помимо почти загадочной, певучей привлекательности, в ней, признаем, имеется одно качество, характерное даже для лучших из массовых песен: при ближайшем рассмотрении она оказывается несколько, что ли, абсурдной — хотя на слух это никак не распознать.
Поначалу всё вроде нормально:
Нас утро встречает прохладой,нас ветром встречает река.Кудрявая, что ж ты не радавесёлому пенью гудка?
Хотя в семь утра гудок, призывающий на тяжелейшую работу, — ну не самый очевидный повод для радости.
Дальше — сложнее:
Не спи, вставай, кудрявая,в цехах звеня…
Тут же представляется, что кудрявая спала прямо в цехе и там чем-то звенела. Но нет, выясняется, что это вся страна звенит в цехах.
Итак:
…в цехах звеня,страна встаёт со славоюна встречу дня.
И радость поёт, не скончая,и песня навстречу идёт,и люди смеются, встречая,и встречное солнце встаёт.
Здесь вопросы начинают возникать через строчку.
«Радость поёт, не скончая» — откуда Корнилов взял это чудесное слово?
«Люди смеются, встречая» — что встречая-то? Или кого? (Словом — смеются встречая и не скончая.)
«Бригада нас встретит работой…» — поётся дальше. (Опоздали-таки на работу-то, пока вставали с кудрявой?) «И ты улыбнёшься друзьям…»
(А что ещё остаётся делать, раз опоздали?)
За Нарвскою заставоюв громах, в огняхстрана встаёт со славоюна встречу дня.
Здесь может возникнуть лёгкая филологическая перепалка: может быть, страна встаёт всё-таки навстречу дню? А не «дня»?
И почему вся страна за Нарвскою заставою? Это что, про Финляндию песня?
И с ней до победного краяты, молодость наша, пройдёшь,покуда не выйдет втораянавстречу тебе молодёжь.
Любопытно, отчего она — «вторая»?
И радость никак не запрятать…
А надо бы, не то отнимут.
…когда барабанщики бьют.За нами идут октябрята,картавые песни поют…
Что же, других октябрят уже не осталось, только картавые? Видимо, только такие, потому что в следующем куплете —
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
