– А что, меня в миру ожидают какие-то неприятности? – насторожилась паломница. – То есть, отчитки отцом Николаем не достаточно?
– Не только тебя ожидает забота рогатых, – задумчиво произнёс монах. – Слыхала поди, Америка давно стала переключаться на идентификационные номера, на микрочипы, введённые под кожу? Говорят, там к этому относятся уже безбоязненно. Вот и наших православных стараются превратить в послушных баранов.
– Ну и что? Не только Америка, Европа тоже с удовольствием подключается, – девушка беззаботно пожала плечами.
– Эта волна уже достигла России, – вздохнул Агафангел. – Если и у нас примут электронного бога, то уже ничто мешать не будет явлению Машиаха.
– Антихриста?
– Да, – утвердительно кивнул иеромонах. – Даже наш игумен Панкратий хотел подчиниться правительственным требованиям, не принимая во внимание, что церковь отделена от государства и что у нас со «слугами народа» дороги разные.
– Я слышала, что ты, отец, принял в противостоянии государственным указам не последнее место, – улыбнулась Шурочка. – Вероятно, за это из Москвы и сослали сюда. Только ты до сих пор не понимаешь или не принимаешь жидо-масонских военных действий. Как будто всё нормально, всё, как всегда и точка. А эти христопродавцы давно и открыто развязали войну против всех, кто не с ними. Но везде и всегда во всеуслышание вопят, что беспокоятся, дескать, только о нас, то есть о народе.
– Да всё я знаю, – досадливо отмахнулся монах, – Давно уже делёж «Золотого миллиарда» происходит, только не заниматься же православным монахам кликушеством подобно этим же масонам!
До Шуры, наконец, дошло, что все свои открытия, которыми хотела поделиться с монахами, поразить их своими знаниями, как будто, бросив шубу с царского плеча, давным-давно известны. А её потуги просто смешны, но ей до сих пор никто ничего не сказал.
– Хорошо. Я это приму во внимание, – потупилась она, только на этот раз с непритворным смирением.
На том и порешили. Шура просчитала, сколько ей времени отпущено, и пыталась не терять его даром. Что все знания из иконописной мастерской, из архива, да в то же время и из всего монастыря не унесёшь, как ни нагружайся, давно известно. Осталось только уповать на принятый Шурой девиз: что Богом дадено, то моё. Остальное – либо несусветная чушь, либо отвлекающая от нужных дел мишура.
Проснувшись ночью, Шура не могла понять, как оказалась в помещении со сводчатым потолком. Куда её опять забросило блуждающее по миру и по струям времени сознание? Какое сонное наваждение опять будет послано из близкого, но недоступного Зазеркалья. Чего ожидать ещё в этой жизни, сочащейся приключениями из всех щелей? В следующую секунду девушка застонала от захлестнувшей сознание боли. Что это? Откуда опять нападки на разум, на тело?
Почему возникла боль? Излеченная память постаралась вернуть происходящее. Она находится в православном монастыре. На Валааме. Накануне было Всенощное бдение и Лития перед праздником Покрова Святой Богородицы. Завтра Киприян и Устинья. Поутру надо уезжать с острова, откуда же болезнь? И в праздничный день! Что ж за напасть такая? От Бога… а от Бога ли?
Шура услышала в коридоре звенящий колокольчик. Один из послушников каждое утро усердно будил братию и паломников на службу, названивая по коридорам в маленький колокольчик. Пора вставать. Две соседки-келейницы уже собрались в церковь, а Шура единственно, что сумела – это сесть на своём монастырском лежбище. Ноги вконец отнялись, и девушка не смогла даже подняться.
– Матушки, – жалобно простонала Шура, – матушки! Плохо мне. Хворь какая-то напала, подняться не могу.
Матушки, услышав причитания Шуры, перекрестились, но ничем помочь не могли. Обе посоветовали оставаться в келье – глядишь, напасть и отпустит, Богородица поможет. Ведь недаром же Валаам называют русским Афоном. Значит, Дева Мария и здесь игуменья, как на греческом полуострове.
Когда за матушками закрылась дверь, Шура снова повалилась на лежанку. Голова пронзительно болела, левый висок пронзал надсадным стуком невидимый дятел, мысли путались, кружась, будто в хороводе трухлявых пней среди замшелых полян. Даже пряный лесной запах сюда донёсся. В коридоре потихоньку стихли голоса. Гробовая тишина проникла в корпус, словно нещадная пещерная темнота, гася и душа внешние звуки.
Вдруг среди этого пещерного безмолвия, нависшего над островом, раздались ангельские голоса. Откуда-то издалека ясно слышалось тихое, красивое пение, принёсшее больной мгновенное выздоровление. Казалось, будто это доносится из храма, а пронзительная неуёмная боль исчезла бесследно.
Шура поднялась, решив добрести и хоть немного постоять на службе. Но противоположная стена монастырской кельи в мгновенье ока стала прозрачной, голубой. Яркий, завораживающий, неземной, с ног сбивающий свет хлынул в помещение. Шура застыла перед видением, не в силах пошевелиться. Ставшая прозрачной стена, как живая картина, или окно в трёхмерное пространство, поражала своей необычностью.
Перед девушкой была настоящая живая картина. Внизу бродили маленькие людишки, похожие на карликов, только гораздо меньшего роста. Они гуляли по какой-то площади, по бокам которой громоздились здания. Даже парочка мелких храмов была видна на картине. Шуру удивило, что пение хора доносилось не из монастырского храма, а оттуда, из-за стеклянной стены. Но, если люди на картине живые, то почему бы и песне не быть настоящей?
Картина была вроде бы обычной, бытовой, без мистических и трансцендентальных наворотов. Вдруг на фоне этого голубого спокойного и пронзительного сияния проявлялся образ Богородицы в белом мафории! За Ней следовали серафимчики и херувимчики, тоже одетые в белые одежды с пальмовыми веточками в руках. В высоте над ними проступил образ Господа Саваофа Вседержителя. Справа от Богородицы шествовал Серафим Саровский, слева Николай Чудотворец. В руках Царица Небесная держала омофор, со свисающих концов которого, вниз, на людей и город, словно снежинки летели восьмиконечные золотые крестики, очень похожие на прозрачный золотой дождик. От этих снежинок многие из людишек уворачивались, даже убегали прочь. Другие ловили крестики в руки и тут же сами становились прозрачными, светлыми и радостными. Оттого, вероятно, что принимали подарки, падающие с Покрова Богородицы. Остальные так и оставались тёмными. Особенно сильно темнели те, кто убегал от золотых удивительных снежинок, обрушившихся на город откуда-то сверху. Что ж, каждый человек сам выбирает уготованный путь и становится тем, кем стремился стать.
Вероятно, уворачивающиеся от снежинок людишки просто не могли разглядеть, откуда идет этот снежно-золотой дождь, или просто боялись поймать посылаемый с неба подарок, поэтому кинулись удирать, хотя снежинки выглядели красивыми восьмиконечными крестиками. Убегавшие превращались в пепел, рассыпались под ноги бегущим сзади, а те тоже становились пеплом, из которого были созданы. Вот и весь смысл жизни: не верящим даётся только неверие, а остальным… остальных пока неизвестно что ожидает. Одно понятно, что человеческая жизнь не может заканчиваться только на первой ступени бытия, иначе весь смысл Природы был бы абсурдным.
Фигура Богородицы выписывалась с каждой секундой всё ярче, отчётливей, будто кисть невидимого художника писала образ Царицы Всеблагой прямо в воздухе. Это, к тому же, было похоже на проявку фотографии. Но здесь всё двигалось, дышало, не замирало, не исчезало. А из церкви доносилось пение тропарей, псалмов, кондаков.
Шура как зачарованная любовалась видением, и вдруг непрошеная мысль озарила её: да ведь это икона! Та самая икона! Богородица, воскрешающая Русь! Тогда понятно, откуда появилась боль! В келье девушку оставили только потому, чтобы увидела икону, которую должна написать в будущем. Это благословение от Царицы Небесной, дающее право на грядущую дорогу, на жизнь в подлунном мире, на будущую работу.
Богородица мягко улыбнулась Шурочке, и та услышала её повеление, отчётливо прозвучавшее на фоне церковного пения: «Время пришло написать икону, пронести её по Четвёртому Уделу, не сокращая путь, поместить справа от иконы „Умиления“ в Свято-Троицком храме»…
Изображение на стеклянной стене стало постепенно бледнеть, пропадать и скоро исчезло совсем, словно ничего никогда не было на ровной оштукатуренной стене. Шура стояла посреди кельи, не шевелясь, будто взгляд девушки всё ещё догонял исчезнувшее видение, пытался запомнить навсегда, а потом оживить увиденное на доске, покрытой левкасом. В коридоре раздались осторожные, еле слышные шаги. Шаркающая поступь становилась громче, и, наконец, кто-то остановился прямо возле дверей. Шура чуть склонила голову, ожидая, но не шевелясь.
– Молитвами святых отец наших Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, – послышалось за дверью, и кто-то осторожно постучал.
