любви девушки к парню, в конце которой парень тоже влюблялся, и они живут долго и счастливо.
Я ходила по залу с легкой витариной в руках и не смотрела на Джейсона. Иногда ловила на себе задумчивые взгляды Кристофа или насмешливые Алана Бродли, которые мне совсем не нравились.
Игра в фанты прервалась, все танцевали под мои песни. Я спела еще несколько и тоже захотела танцевать. Тогда заиграла знакомая с детства музыка, Крис пригласил меня и закружил по залу, как раньше, в детстве, когда под эту музыку мы танцевали с ним. А я смеялась, обнимая его за шею. Потом я потанцевала с Джейсоном, с Аланом, с другими парнями.
Мы снова играли в фанты. Алан Бродли вытащил фант, по которому должен поцеловать девушку слева от себя. До этого он целенаправленно уселся рядом со мной, потеснив другого парня.
Недолго думая и не сомневаясь, он шустро перетащил меня на колени и поцеловал.
Я почувствовала уверенную руку на затылке, горячий наглый язык, жадно исследующий рот, и возмущенно замычала, вырываясь из крепких объятий. Но те стали еще крепче, а поцелуй углубился.
Я сделала еще одну попытку вырваться и тут же почувствовала свободу. Но это не Алан Бродли отпустил меня, а Джейсон вырвал меня из его объятий.
– Убери свои наглые руки от нее! – цедил взбешенный друг, пряча меня за собой.
– Ты спятил? Я вытащил фант, – насмешливо отозвался Алан.
– Хотел проглотить ее?!
– Вытащив такой фант, мы всегда целовались в губы, Джейс. Почему в отношении Лорианны должны действовать другие правила?
– Ты присосался к ней!
– Джейсон, ты не прав! – вмешались другие парни. – Алан ничего ужасного не совершил, он выполнил фант.
Джейсон обвел всех взбешенным взглядом:
– Если кто-то из вас полезет к Лорианне со слюнявыми поцелуями – прибью, – процедил он внушительно.
– Чего ты бесишься? – Бродли холодно посмотрел на друга, больше не улыбаясь. – Ты Лорианне брат или жених?
Парни и девушки выглядели обескураженными, я тоже была смущена и растеряна. Кристоф стоял рядом с нами нахмуренный, в фанты он, кстати, не играл.
– Подойдешь к ней ближе чем на десять шагов, убью, – спокойно произнес Джейсон.
– Очень надо, – с презрением фыркнул Алан. – Стоило этой бабе появиться, и ты забыл, что мы друзья, – холодно добавил он, развернулся и ушел.
Но успел наградить меня неприязненным взглядом. Похоже, в лице этого парня я все же нажила себе врага. Я понимала, что Алан просто выполнил свой фант, но в глубине души чувствовала, что его целью было раздраконить Джейсона. И была благодарна последнему за то, что он избавил меня от неприятного поцелуя.
Домой меня проводил Кристоф.
Собирался Джейсон, но я воспротивилась – он был слишком расстроен и взвинчен, я не хотела выслушивать нотации всю дорогу. Не успели встретиться, как Джейс стал вести себя, как ревнивый старший брат.
Всю обратную дорогу до дома Кристоф был задумчив и молчалив, мне тоже было о чем подумать, поэтому мы оба молчали, изредка перекидываясь фразами.
Настоящее время
Сквозь сон я услышала недовольный голос господина Йовича.
– Вы забываетесь, Стонич. Мните себя выше императора? Император недоволен. Мы не продвинулись ни на шаг.
– Я действую согласно науке, – сдержанно парировал ученый. – В данном деле важна последовательность. И не нужны скачки в настроении пациентки.
– Вы не понимаете? – цедил целитель. – Нас не волнует настроение пациентки. Не волнует ее самочувствие. Нас интересует, куда она спрятала документы и артефакт. Даже если после этих воспоминаний она больше никогда не проснется, это никого не расстроит. Вы услышали меня?
– К сожалению, – сухо отозвался Стонич. – Вы прежде всего целитель, господин Йович, но, похоже, о своих клятвах Богине вы забыли. Как император забыл о Положении о военнопленных.
– Вы издеваетесь?! – господин Йович, похоже, был в бешенстве.
– Пытаюсь достучаться до вашей совести.
– Не говорите мне о совести. Вы не имеете о ней представления…
– Хорошо. Я понял вас. Называю пациентке ключевые слова об артефакте и документах. Правильно вас понял?
– Правильно.
Скрипит тяжелая дверь.
Раздаются гулкие шаги.
Кто-то нарушает мое холодное одиночество, с которым я уже свыклась. По-моему, много дней никто не приходил, а может, мне кажется, что много дней, потому что сутки слились в один жуткий нескончаемый кошмар.
Звучат два голоса… Смутно представляю, кому они принадлежат, но не могу сосредоточиться, чтобы вспомнить.
Шаги приближаются. Одни из них я знаю. Другие – нет.
Вдох – расслабляюсь, ни одна мышца не дрогнет на моем теле, выдох – словно мышь затаилась. Маленькая серая мышь перед двумя опасными хищниками. Не помню – зачем, но инстинктивно понимаю, что должна так сделать. Каждый раз, когда слышу шаги.
– Не понимаю, зачем я здесь? – звучит первый голос.
Мужской. Молодой. Недоуменный. Смутно знакомый.
– Дорогой зять, ты решил выбрать путь военного и должен знать все особенности, всю грязь и подноготную этого сложного пути, – второй голос, взрослый и покровительственный, вызывает инстинктивное отвращение. – Хорошим солдатом стать непросто, а оставаться – еще сложнее.
– Поэтому ознакомительный путь начинается с тюрьмы для пленных тангрийцев? – в молодом голосе проскальзывают брезгливость и недовольство.
– А что ты хотел? Чтобы он начался с курорта для военного командования? – насмешливо усмехается второй. – Или сразу с орденов? – раздается приглушенный смех.
– Не смей надо мной смеяться! – холодно цедит молодой мужчина.
– Не давай повода над собой смеяться, – второй голос звучит жестко. – Знакомство начали с тюрьмы, пыточных и допросных, чтобы ты сразу понял: путь военного – это не только красивая форма и ордена за то, что ты протираешь задницу в уютном кабинете штаба.
Последовало молчание и тяжелое прерывистое дыхание.
Гулкие шаги. По каменному полу камеры.
Ближе.
Делаю еле заметный вдох – выдох и замираю.
– Кто это? – глухо спрашивает молодой мужчина.
– Военная преступница. Когда-то была красивой тангрийской аристократкой примерно двадцати лет. Два дня назад принесли с очередного допроса, не приходит в себя. Оказалась на редкость упрямой девицей.
Молчание.
– Почему так жестоко? – молодой мужчина спрашивает глухо и с явным осуждением.
– Она – враг, – ровным тоном отвечает тот, чей голос вызывает страх.
– Но она – женщина.
– На войне нет женщин, мужчин, детей, дорогой мой. Есть свои и есть враги. Если ты будешь различать среди врагов женщин и детей, стариков и старух, то никогда не станешь хорошим солдатом, – спокойно отзывается собеседник.
– Я с этим не согласен, – мрачно цедит молодой.
– Вижу. Поэтому, зная тебя, решил провести тебе экскурсию в тюрьме. На войне не должно быть лишних эмоций. Например, касательно этой женщины. Ты слышал о зеленых лучах?
– Кто не слышал о них? – вздохнул молодой собеседник. – Сколько наших солдат погибло из-за них…
– Эта женщина – одна из них. Кроме того, знает некую тайную информацию, которая может переломить ход войны. Нужно выяснить ее, но она молчит, несмотря на все… хм… допросы. Как, по-твоему, мы должны с ней разговаривать, если от ее
