— Это надо доказать. Знаешь что, — предложил я, — сделаем так: свой план боевых действий я напишу в другой книге, а ту, которую отдам на проверку Ковалеву, спишу с твоего.
— Правильно! — одобрил Яша. — Если потребуется, я о нашем сговоре расскажу.
На очередном занятии Ковалев принес проверенные работы, обвел нас лукаво-хитроватым взглядом и начал оглашать оценки. Когда очередь дошла до меня, Ковалев спокойно и вежливо сказал:
— К сожалению, Ворожейкин, вашу работу я не могу признать удовлетворительной. Придется вам составить новый план боевых действий воздушных армий.
От этих вежливо-холодных слов во мне все закипело, но, сдерживая себя, я подошел к столу, взял из рук Ковалева свою тетрадь, но в волнении так порывисто свернул ее в трубочку, что преподавателю, видимо, показалось, будто хочу ударить его по лицу. Он инстинктивно откинулся на стуле назад…
Начальник авиационного факультета генерал-полковник авиации Алексей Васильевич Никитин, бывший летчик, участник советско-финляндской войны, человек душевный, хотя и суровый на вид, принял меня тепло. Видимо, по бледности лица он заметил, что со мной случилось неладное, порывисто встал и, пожимая мою руку, сказал:
— Нам лучше походить, размяться: я насиделся, и вы, наверное, тоже. Согласны?
Я подробно рассказал историю отношения ко мне преподавателя, а также о курьезе с оценкой за последнюю работу. Генерал усмехнулся:
— Значит, Кутихину пятерку, а вам двойку? — и заверил: — Оценку мы исправим. Переделывать план не надо. С Ковалевым поговорю особо.
В тот день, придя домой, я был радостно удивлен. Жена, весело улыбаясь, вручила мне письмо, в котором сообщалось, что нашей семье решением Мосгорисполкома предоставлена отдельная двухкомнатная квартира.
После успешного окончания академии по командно-штабной и оперативно-авиационной специальности мне была предложена должность советника в Корее и пообещано, что приказ о назначении будет подписан после моего отпуска. Отдыхал в санатории. Возвратившись, сразу известил своего друга Лешу Пахомова. Он обрадовался встрече, с восторгом рассказывал о дочери Людочке, которая занималась в школе фигурного катания на льду и делала заметные успехи. Когда разговор незаметно перешел на служебные дела, Алексей огорошил меня сообщением о гибели полковника Николая Храмова. Сразу вспомнилось, как мы с ним принимали зачеты на курсах и как оба получили там звание летчика первого класса. На душе, как говорят порой, скребнули кошки. Мы с ним тогда хотя и получили классность, но в настоящих сложных погодных условиях практически не летали. Правда, в закрытой кабине и в облаках на большой высоте провели много времени, но вряд ли это можно приравнять к полетам при настоящем минимуме погоды.
Переживая трагическую гибель Храмова, я твердо решил пройти сначала всю программу обучения полетам в сложных погодных условиях, начиная с самых азов.
Я считал, что приказ о моем назначении издан, но в отделе кадров сказали, что война в Корее заканчивается, и туда нет смысла посылать советников. Мне предложили две должности: командира авиационной истребительной дивизии или заместителя командира истребительного корпуса. Я решил возглавить дивизию. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Павел Федорович Жигарев одобрил мое решение.
— С отъездом надо поторопиться, — сказал он. — Дивизией командует старый генерал. Он давно не летает, а поэтому тормозит летную работу. Дивизия считается худшей в воздушной армии. Ваша задача исправить положение.
Конус… на блюдечке
1.
В Ленинграде на вокзале было великое множество людей и все вели себя необычно: разговаривали полушепотом, сидели отрешенно, многие плакали. Я испугался, что началась война, но тут же отбросил эту мысль. Война вызвала бы бурю негодования, а не всеобщую подавленность. Мое внимание привлекла старушка, вытиравшая платком слезы. Я подошел и тихо спросил:
— Бабуля, что случилось?
Она с удивлением посмотрела на меня:
— Ты, сыночек, разве не знаешь, что умер наш вождь и отец товарищ Сталин? Горе-то какое…
Я растерянно опустился рядом с ней. Сердце тревожно забилось. «Что же теперь будет? Как станем жить? Кто будет заботиться об армии, об авиации? Кто обеспечит мир и убережет нас от агрессоров? Ведь все это делал он…» Авторитет Сталина был тогда до того нечеловечески велик, что своим величием давил нас, простых смертных. И он казался нам вечным, определяющим наши задачи, думающим за нас, берущим на себя наши заботы.
Но совсем некстати вспомнилось вдруг одно событие. Когда я учился в Харьковской военной школе летчиков, нашу летную группу, состоящую из пяти курсантов, за дисциплинарный проступок хотели перевести с истребителей на бомбардировщики. Мы обратились с жалобой к начальнику училища старому коммунисту, бывшему латышскому стрелку, комбригу Заксу. Он внимательно выслушал нас и отменил перевод.
— Вы заслуживаете наказания, — сказал он. — За ваш проступок командир мог объявить вам по выговору или наложить другое взыскание, но лишать вас любимого дела нельзя. Я уверен, что вы все успешно закончите курс обучения и станете хорошими летчиками-истребителями.
А вскоре комбриг Закс был арестован как враг народа, не выдержал унижений и покончил с собой в тюрьме. Начальника училища любили за его душевность и простоту, а поэтому многие не верили, что такой человек стал врагом народа, считали это обвинение роковой ошибкой…
Прямо с вокзала я поехал в штаб ВВС округа. Генерал лейтенант авиации Иван Петрович Журавлев встретил меня в удрученном настроении.
— Да-а, приехали вы в тяжелый день, — после короткого раздумья сказал он и вздохнул. — Сталин принял Россию лапотную, а сделал атомную, — и перешел на деловой тон. — Дивизия вам досталась не из лучших. Плохая летная работа объясняется тем, что дивизия только получила реактивные самолеты, еще не закончила переучивание, к тому же вынуждена обживать новое место. А в общем, приедете на место, разберетесь. Прошу нажать на дневные и ночные полеты в сложных метеорологических условиях. Вы летчик первого класса, эти полеты освоили в совершенстве. Хотя… За время учебы летать не разучились?
— Отвык. Потренируюсь на спарке, а потом на боевом самолете восстановлю навыки.
— Разумно. Но комдив — сложная должность. Может затянуть руководство штабом и полками. Советую постоянно планировать себе полеты и обязательно этот план выполнять.
Ленинград. Яркое солнце. На улицах ручейки, а местами лужи. Нева еще покрыта льдом, однако уже чувствуется приближение тепла. Не зря говорят, что март открывает дорогу лету. Взяв билет на поезд, я зашел перекусить в ресторан. Официантка со скорбным лицом предложила:
— Выпейте с горя хоть сто грамм. Все легче станет.
2.
В Таллинне на Балтийском вокзале меня встретил начальник штаба дивизии полковник Мельников. По пути в гостиницу, а потом в столовую он знакомил меня с дивизией. Оказывается, в ней не три, а четыре полка. Два базируются на местном аэродроме, третий — южнее города, а четвертый — у самого берега залива на полуострове Порккала-Удд. Начальник штаба на ходу давал характеристики командирам полков. Особое внимание уделил подполковнику Кадомцеву Анатолию Леонидовичу. До войны тот закончил инженерную академию, работал на инженерно-технических должностях, но устно и письменно просил командование разрешить ему переучиться на летчика. Неизменно получая отказы, он понял, что законным путем своего не добьется, и однажды без всякого разрешения вылетел на боевом самолете-истребителе, переполошив весь аэродром. Посадку Кадомцев совершил, разбив при этом машину, за что был предан суду военного трибунала, разжалован и отправлен в штрафную роту. Выручил его оттуда генерал Е. Я. Савицкий. Уже в послевоенные годы, будучи летчиком первого класса, Кадомцев закончил заочно Военно-воздушную академию.
— Значит, командир полка во всех отношениях классный? А какие у него взаимоотношения со старшими? — поинтересовался я.
— Разные. Чаще — натянутые. Очень прямолинеен и упрям. Зато подчиненные его любят за справедливую требовательность, общительность и, конечно, за летное мастерство.
— А где заместитель командира дивизии?
— Полковник Захарьев уехал на курсы. Вернется в конце года.
Вместе с Мельниковым мы объехали аэродром. Хорошая металлическая полоса. Однако при посадке нужен очень точный расчет. С одной стороны близко расположена насыпь шоссейной дороги, с другой совсем рядом начинается крутой берег Финского залива. Ошибка при приземлении чревата тяжелыми последствиями.
— На днях молодой летчик слегка промазал, — прочитал мою мысль Мельников. — Остановился в двадцати трех сантиметрах от обрыва.
— А если на краю обрыва поставить отражатель?
