Иосиф Владимирович даже мысленно не мог представить себе этой красивой, пленительной женщины в костюме сестры милосердия среди грязи и крови, то, как она своими нежными, ухоженными руками облегчает боль и страдания человеческие…
Сейчас он видел ее, как наяву, как в тот день, когда покидал Петербург. Если бы сегодня он встретил ее, то сказал бы: Господи, как о многом поведал бы я вам, милая Юлия Петровна. Не ведаю, что это со мной, но вы для меня не просто баронесса Вревская, вы та Юлия, к кому, давно или нет, на это не могу ответить, неравнодушно мое сердце. Оно принадлежит вам… Прошу вас, берегите себя… Ради меня берегите…
Положив письмо в карман, Гурко решил, как представится возможность, непременно навестит эту замечательную женщину…
О встрече у Артамонова с болгарским разведчиком Гурко поведал Нагловскому.
Начальник штаба потер затылок:
— Новостей нам, Иосиф Владимирович, этот разведчик не открыл, про снега и ущелья, бездорожье и леса сами знаем. А трудности преодолевать российскому солдату привыкать ли? Но вот коли этот Димитр охотников в проводники сулит, благодарны будем.
— Правы, Дмитрий Степанович, поспешим с подготовкой. Убежден, население болгарское нам поможет.
Еще в Этрополе генерал Гурко обращался к жителям с призывом. И в нем Иосиф Владимирович писал, что русской армии предстоит сделать последний напор на турок и перейти Балканы.
«Вы, — обращался он к болгарам, — должны помочь нам везти оружие, нести тяжести, заряды, сухари через горы. Заплачено будет всем, но главная ваша награда будет избавление от турок навсегда. Вам теперь трудно, но русским труднее; они терпят для вашей пользы, а вы для своей».
Еще там, в Этрополе, выслушав обращение Гурко к болгарам, генерал Нагловский согласно кивнул, заметив, однако:
— Уж так, Иосиф Владимирович, на Бога надейся, да сам не плошай…
Конец ноября, холодный, ветреный. Ударяли морозы, сыпали снега. Но случалось, днем оттаивало и на дорогах появлялись грязь и колдобины.
Плевна переживала критические недели. Давно закрыты лавки и кофейни, не шумят базары и безлюдны улицы. Временами город оглашали свирепые крики башибузуков, промышлявших грабежом и разбоем, резней в болгарских кварталах, да в час намаза взывали к правоверным с минаретов голоса истых муэдзинов.
О, Аллах, обрати свой лик на слуг твоих!
Коченели на ветру и в сырости голодные турецкие аскеры, умирали в госпиталях раненые и больные. По подсчетам интендантов, еды оставалось от силы на полмесяца.
Осман-паша в окружении своих генералов и штабных работников объезжал позиции, стараясь не замечать кутавшихся в разное тряпье солдат. Горели редкие костры, не было ни дров, ни хвороста.
Осман-паша молчал. Черные брови угрюмо насуплены. Падает дисциплина, подорвана вера в победу. Надежда на помощь извне исчезла. Проклятый пес Шевкет-паша застрял со своим отрядом в Орхание и не собирается помочь плевненской армии прорвать блокаду.
Даже сейчас, когда положение катастрофическое, он, Осман-паша, не решается сдать армию и отправиться в плен. Его не поймут в Стамбуле, и султан не простит капитуляции. Непобедимый Осман-паша должен или погибнуть, или вывести армию из окружения.
Пробиться! Но где, на каком участке?
Осман-паша несколько дней кряду лично проводил тщательную рекогносцировку, особенно на запад от Плевны. По данным разведки, в этом районе войсками окружения командовал генерал Ганецкий, старый, опытный генерал.
Чем чаще выезжал Осман-паша на свои западные позиции, тем больше убеждался: если идти на прорыв блокадного кольца, то именно в долине реки Вит. Она прикрыта от русских наблюдателей холмами, здесь можно сосредоточить силы прорыва и, пробившись на Софийское шоссе, форсировать по наведенным мостам Искер, устремиться к Софии на соединение с формирующейся новой армией, перед которой, как думал Осман-паша, будет поставлена задача защиты Западных Балкан…
— Если удастся скрытно сосредоточить главные силы, успех обеспечен наполовину, — продолжал размышлять Осман-паша, раскачиваясь в седле. Трудно, но сорокатысячная армия верит ему и надеется. Большую ответственность возлагает на себя Осман-паша и ему нести ответ перед судом султана Абдул-Хамида… — О, Аллах, все ли я сделал так, как надо? — шепчет Осман-паша и мысленно вспоминает тот день, когда вступил в Плевну и принял на себя оборону города, как отбил штурмы русских.
Да, его не в чем обвинить. И поспей к нему помощь, армия не оказалась бы в такой сложной ситуации.
Осман-паша подозвал одного из адъютантов:
— Сообщи корпусным и бригадным генералам, я вызываю их на военный совет.
Уединившись в походном шатре, служившем ему и штабным кабинетом, и спальной комнатой, он уселся на ковер, поджал ноги.
Поглаживая смолистую бороду, Осман-паша воздал молитву Аллаху. Начали подходить члены военного совета, верные своему полководцу генералы. Отвешивая поклоны, рассаживались кольцом на ковре. Осман-паша обвел их взглядом. Явились все тринадцать.
— О, Аллах, нет нужды убеждать вас в чрезвычайно серьезной обстановке, провиант заканчивается, наступает зима, она грозит нам. Пушки русских днем и ночью обстреливают наши укрепления, наносят им значительный урон. Шевкет-паша поступил как трус, остается надеяться на самих себя.
Генералы слушали внимательно, ни единым словом не прерывая полководца. Он продолжал:
— Мы не можем обречь армию на вымирание или гибель под снарядами противника. Нам остается либо сдаться на милость врага, либо попытаться пробиться на Софию. Заранее предупреждаю, надежда незначительная, и поэтому, прежде чем собраться для принятия окончательного решения, обсудите все с полковыми командирами, а те в таборах, и как будет угодно Аллаху…
Тотлебен уверен: Осман-паша не может остаться пассивным, он должен что-то предпринять. Скорее всего попытается вывести армию из окружения.
Эдуард Иванович проинспектировал войска обложения по участкам, настроил генералов на возможность удара турецких сил, нацеленных на прорыв. В корпусе Ганецкого задержался, провел маневры. Гренадеры порадовали.
Оставив у Ганецкого для связи с главным штабом веселого и покладистого полковника Фреза, Тотлебен отбыл в Бохот со спокойной душой — обруч вокруг Плевны прочный. А то что Осман-паша удачи поищет, то тут у Эдуарда Ивановича мнение твердое. А для прорыва турецкий военачальник изберет вероятнее всего шестой участок Ганецкого. О том у них с генералом произошла долгая беседа, на картах сверили, местность осмотрели, проверили расстановку батарей, авангардных постов, отработали подходы пехоты, резерва. Все обнадеживало.
Тотлебен завернул на пятый участок к генералу Каталею, к румынам. Князь Карл и генерал Черкат познакомили с обстановкой на их участке. И здесь чувствовалась хорошая подготовка. Теперь можно докладывать главнокомандующему и ждать противника…
К вечеру того же дня к Тотлебену заехал полковник Артамонов. Отказавшись от ужина, сразу перешел к делу:
— Эдуард Иванович, по сведениям из Плевны Осман-паша что-то замышляет. Наши друзья болгары сообщают: турецкий военачальник начал часто появляться на позициях и особенно на западных. Его сопровождает весь штаб.
Тотлебен улыбнулся.
— Ишь, турецкий лис хитер, но и мы, полковник, тоже не спим.
— Однако, обратите внимание на дальнейшую информацию. Замечено ночное передвижение войск.
— Я знаю. Ко всему в последние дни снизилась активность их ответного орудийного и ружейного огня. Именно это меня и насторожило. Прошу вас, полковник, по получении новых данных не откажите в любезности проинформировать меня лично…
Армия высказалась за прорыв. Теперь у Осман-паши никаких колебаний. Он действует твердо, вся сорокатысячная военная машина, подчиненная ему, работает как единое целое. Никаких нарушений приказов, никаких отклонений в инструкциях.
Оставив заслоны в укреплениях, таборы, полки, бригады, корпуса ночью снялись с позиций. Отходили без шума, соблюдая установленную самим Осман-пашой диспозицию, следовали в долину реки. Скапливались.
Сюда же тронулся и многофурный обоз с ранеными, с продовольствием и боеприпасами. Не скрипели заранее смазанные ступицы колес, редко раздавалось ржание.
Как ни убеждал Осман-паша, как ни описывал опасность пути, турецкое население Плевны ринулось вслед за армией. Глядя на двуколки, груженные домашним скарбом, на поникших беженцев, Осман-паша едва сдерживал гнев, выговаривал муллам, призывавшим правоверных мусульман не оставаться в городе на милость неверных.
Оба муллы, в белых халатах и белых чалмах, сложив молитвенно руки, внимали словам полководца молча.
— Армию сдерживает военный обоз, беженцы связали нас. Мы лишены маневренности. О, Аллах, если русские пошлют на все это скопище даже десяток снарядов, какая паника поднимется! И все по вашей вине, проповедники Корана!
