Журналист Джон Крук был наслышан о крупном дельце из Сити, сэре Леопольде Фишере, и не по его вине крупный делец не был наслышан о нем, неоднократно и весьма непримиримо громившем сэра Леопольда на страницах «Клариона» и «Нового века». Впрочем, сейчас Крук не говорил ни слова и мрачно наблюдал за разгрузкой автомобиля, а это была длительная процедура. Сначала открылась передняя дверца — и из машины вылез высокий проворный шофер в зеленом, затем открылась задняя дверца — и из машины вылез низенький проворный слуга в сером; затем они вдвоем извлекли сэра Леопольда и, взгромоздив его на крыльцо, стали распаковывать, словно ценный, тщательно увязанный узел. Под пледами, которых хватило бы на целый магазин, под шкурами всех лесных зверей и шарфами всех цветов радуги обнаружилось наконец нечто напоминающее человека и оказавшееся довольно приятным, хотя и смахивающим на иностранца стариком с седой козлиной бородкой и сияющей улыбкой, который тут же принялся потирать руки в огромных меховых рукавицах.
Но еще задолго до конца процедуры двери дома отворились, и на крыльцо вышел полковник Адамс (отец молодой леди в шубке), чтобы встретить важного гостя. То был высокий, смуглый и очень молчаливый человек в красном, похожем на феску колпаке, придававшем ему сходство с английским сардаром или египетским пашой. Вместе с ним вышел его шурин, молодой фермер, недавно приехавший из Канады, — крупный и шумливый мужчина со светлой бородкой, по имени Джеймс Блаунт. Их обоих сопровождала еще одна, более скромная личность — католический священник соседнего прихода. Покойная жена полковника была католичкой, и дети, как принято в таких случаях, воспитывались в католичестве. Священник этот был ничем не примечателен, даже фамилию носил заурядную — Браун. Однако полковник находил его общество приятным и часто приглашал его.
В просторном холле было довольно места даже для сэра Леопольда и его многочисленных оболочек. Холл этот был непомерно велик для такого дома; в одном его конце находилась наружная дверь, а в другом — лестница на второй этаж. Здесь, перед камином, над которым висела шпага полковника, церемония завершилась — нового гостя раскутали и представили ему всех присутствующих, в том числе и мрачного Крука. Однако почтенный финансист все еще продолжал сражаться со своим безукоризненно сшитым одеянием. Он долго рылся во внутреннем кармане фрака и наконец, весь светясь от удовольствия, извлек оттуда черный овальный футляр, хранивший, как он пояснил, рождественский подарок для его крестницы. С откровенным и потому обезоруживающим тщеславием он высоко поднял футляр, чтобы все могли видеть, затем слегка нажал пружину — крышка откинулась, и все замерли: фонтан слепящего света брызнул перед ними. На оранжевом бархате, в углублении, словно три яйца в гнезде, лежали три чистых сверкающих бриллианта, и казалось, даже воздух загорелся от их огня. Фишер расплылся в покровительственной улыбке, упоенный изумлением и восторгом крестницы, немногословной благодарностью полковника и удивленными возгласами прочих.
— Пока что я положу их обратно, милочка, — сказал он, засовывая футляр в задний карман фрака. — Мне пришлось вести себя очень осторожно, когда я ехал сюда. Имейте в виду, что это — три знаменитых африканских бриллианта, которые прозвали «летучими звездами», потому что их уже не раз похищали. Все крупные преступники охотятся за ними, но и простые люди на улице и в пивной, разумеется, не отказались бы от них. У меня могли украсть их по дороге. Вполне могли!
— Я бы сказал, что это естественно, — сердито заметил молодой человек в красном галстуке. — И я ничуть бы не винил воров. Когда люди просят хлеба, а вы не даете им даже камня, я думаю, они имеют право сами взять камень.
— Не смейте так говорить! — с забавной запальчивостью воскликнула девушка. — Вы говорите так только с тех пор, как стали этим ужасным… ну, как это называется?.. Как называют человека, который готов обниматься с трубочистом?
— Святой, — сказал отец Браун.
— Я полагаю, — возразил сэр Леопольд со снисходительной усмешкой, — что Руби имеет в виду социалистов.
— Радикал отнюдь не занимается извлечением корней, — заметил Крук с некоторым нетерпением, — а консерватор не консервирует фрукты. Смею вас уверить, социалисты только рифмуются с трубочистами. Социалист хочет, чтобы все трубы были прочищены и чтобы всем трубочистам платили за работу.
— И считает при этом, — тихо добавил священник, — что ваша собственная сажа вам не принадлежит.
Крук взглянул на него с интересом и даже с уважением.
— Кому может понадобиться собственная сажа? — спросил он.
— Кое-кому, может, и понадобится, — ответил Браун серьезно. — Говорят, например, что ею пользуются садовники. А сам я однажды на рождество доставил немало радости шестерым ребятишкам, к которым не пришел фокусник, исключительно с помощью сажи, примененной как наружное средство.
— Ой, как хорошо! — вскричала Руби. — Мне бы хотелось, чтобы вы сегодня намазались для нас.
Энергичный канадец, мистер Блаунт, возвысил и без того громкий голос, присоединяясь к предложению племянницы; удивленный финансист тоже возвысил голос, выражая решительное неодобрение, но в это время кто-то постучал в парадную дверь. Священник распахнул ее, и глазам присутствующих вновь представился сад с араукарией и вечнозелеными деревьями, теперь уже темнеющий на фоне великолепного пурпурного заката. Этот вид, вставленный в раму раскрытой двери, был красив и необычен, как декорация, и несколько мгновений никто не замечал человека, остановившегося на пороге. Это был, видимо, обыкновенный посыльный в запыленном поношенном пальто.
— Кто из вас мистер Блаунт, джентльмены? — спросил он, протягивая письмо.
Мистер Блаунт вздрогнул и осекся, не окончив своей восторженной реплики. Недоуменно хмурясь, он надорвал конверт и стал читать письмо; лицо его сначала омрачилось, затем посветлело, и он повернулся к своему зятю и хозяину.
— Вы уж простите за беспокойство, полковник, — начал он весело и без лишних церемоний, как принято в Новом Свете. — Вас очень расстроит, если сегодня вечером ко мне зайдет по делу старый приятель? Впрочем, вы, наверное, слышали о нем — это Флориан, знаменитый французский акробат и комик. Я с ним познакомился много лет назад на Западе — он по рождению канадец. А теперь у него ко мне дело, хотя, убей, не знаю какое.
— Полноте, полноте, дорогой мой, — любезно ответил полковник. — Вы можете приглашать кого угодно. К тому же это, без сомнения, приятное знакомство.
— Он с удовольствием вымажет себе лицо сажей, если вы это имеете в виду! — смеясь, воскликнул Блаунт. — И всем наставит синяков под глазами. Я лично не возражаю, я человек простой, люблю веселую старую пантомиму, в которой герой садится на цилиндр.
— Только, пожалуйста, не на мой, — с достоинством произнес сэр Леопольд Фишер.
— Ну что за беда, — весело вступился Крук, — не будем ссориться. Сидеть на цилиндре не так уж плохо. Есть и более низкопробные шутки!
Молодой человек в красном галстуке был весьма неприятен Фишеру — и потому, что защищал грабеж, и потому, что явно ухаживал за его хорошенькой крестницей.
— Не сомневаюсь, что вам известны и более грубые шутки, — высокомерно и насмешливо сказал богач. — Не приведете ли нам в пример хоть одну?
— Да вот, если угодно: когда цилиндр сидит на человеке, — отвечал социалист.
— Ну, ну, ну! — воскликнул канадец с благодушием истинного варвара. — Не надо портить праздник. Давайте-ка повеселим сегодня общество. Не будем мазаться сажей и садиться на шляпы; если вам это не по душе — придумаем что-нибудь другое в том же духе. Почему бы нам не разыграть настоящую старую английскую пантомиму — с клоуном, Коломбиной и всем прочим? Я видел одну перед отъездом из Англии, когда мне было лет двенадцать, и воспоминание о ней у меня яркое, как костер. А когда я в прошлом году вернулся, оказалось, что пантомим больше не играют. Ставят одни только плаксивые сказки. Я хочу видеть хорошую потасовку, раскаленную докрасна кочергу, полисмена, которого разделывают на котлеты, а мне преподносят принцесс, разглагольствующих при лунном свете, синих птиц и тому подобную ерунду. Синяя Борода — вот это по мне.
— Я всей душой за то, чтоб разделать полисмена на котлеты, — сказал Джон Крук. — Это ближе к определению социализма. Но спектакль — дело слишком сложное.
— Да что вы! — в увлечении вскричал Блаунт. — Устроить арлекинаду? Ничего нет проще! Во-первых, можно нести любую отсебятину, а во-вторых, для нее нужна только домашняя утварь — столы, вешалки, бельевые корзины и так далее.
— Да, это верно, — оживился Крук и стал расхаживать по комнате. — Только вот боюсь, не удастся раздобыть полицейский мундир. Давно уж я не убивал полисменов.
