Разумеется, большинство психологов и психиатров отнеслись бы к болезни Иды Бауэр по-другому. Психиатры, подобно профессору Виленскому, усмотрели бы в этой картине признаки параноидальной шизофрении. Психологи — подавленное состояние, вызванное нездоровой атмосферой в семье и небезосновательным ощущением девушки, что отец готов «подложить» ее под Ганса Зелленку, чтобы тот не устраивал скандала по поводу измены жены. Таким образом, в данном случае следовало бы начать сеансы психологической поддержки девушки, а заодно поработать с ее родителями. В любом случае ни один современный клинический психолог или психиатр со сделанными Фрейдом выводами не согласится.
Не согласилась с ними и Ида Бауэр, которая 31 декабря 1900 года заявила, что решила прекратить сеансы психоанализа. Фрейд, который считал, что «вот-вот» вылечит юную пациентку, был разочарован и пришел к выводу, что Дора приняла такое решение, перенеся на врача свое отношение к отцу и Зелленку — и это помешало продолжению курса.
Учитывая, что семья Бауэр была хорошо известна в Вене, Фрейд решился опубликовать «Историю болезни Доры» лишь в 1905 году, постаравшись как можно более тщательно завуалировать детали, по которым можно было узнать реальные прототипы. Разумеется, это не помогло — «сливки» венского общества мгновенно догадались, кто есть кто. Но к тому времени Ида Бауэр уже была два года замужем. Ее брак оказался несчастливым. На протяжении всей супружеской жизни она безосновательно обвиняла мужа в изменах. Она возненавидела всех мужчин. В 1922 году она обратилась за помощью к психоаналитику Феликсу Дейчу с жалобами на невыносимый шум в правом ухе. При этом она сама объясняла этот шум тем, что ее единственный сын увлекся женщинами и она напряженно ждала его возвращения, вслушиваясь в «звуки ночи».
Но все эти подробности, согласитесь, не имеют никакого значения для истории. Для последней значение имеет только то, что во «Фрагменте одного анализа истерии (Истории болезни Доры)» Фрейд впервые подробно описал процесс психоанализа, детально рассмотрел «перенос» пациентом своих эмоций на лечащего его психоаналитика и, само собой, страстно обосновывал идею сексуальной идеологии неврозов.
Фрейд этого и не скрывал. «Мне надо было также показать, — говорит он в финальной части очерка, — что сексуальность вмешивается не только в качестве лишь один раз появившейся dues ex machina в каком-нибудь характерном месте в ходе характерных для истерии процессов, но и является движущей силой любых единичных симптомов и каждого отдельного проявления какого-либо симптома. Проявления болезни, говоря прямо, являются сексуальной деятельностью больных».
В медицинских кругах «История болезни Доры» вызвала сарказм и насмешки, но большинство претензий к Фрейду сводилось не к тому, что данную работу можно было скорее отнести к беллетристике, чем к науке, а к его излишнему вниманию к сексуальности. Спустя почти 90 лет после публикации «Истории болезни Доры» одна из внучек Фрейда, доктор Софи Фрейд, выражая мнение современных американских феминисток, напишет, что случай Доры — «это история талантливой, умной еврейской женщины среднего класса, которая провела подростковый возраст в дисфункциональной семье в женоненавистнической и антисемитской Вене под эмоциональным гнетом враждебного окружения».
Но как бы то ни было, под именем Доры Ида Бауэр заняла свое место в галерее фрейдовских героев, и оттуда ее уже не вычеркнешь. Как не вычеркнешь и того, что в этом очерке Фрейд, по его собственному выражению, «назвал кошку кошкой» и провозгласил принцип относительности понятия о «нормативном сексуальном поведении» как с точки зрения медицины, так и с точки зрения общественных представлений. Он настаивает в нем на «отсутствии определенных границ, в которые можно было бы заключить так называемую нормальную половую жизнь, характерную для разных рас и эпох», и, апеллируя к личному опыту и опыту своих пациентов, утверждает: «Каждый из нас в своей собственной половой жизни то здесь, то там переходит узкие границы того, что считается нормальным». Идея о том, что попытка подавить в себе желание выйти за эти границы может стать причиной невроза, что каждый, по меньшей мере на своем супружеском ложе, имеет право реализовывать свои самые смелые сексуальные фантазии, станет в итоге неотъемлемой частью не только психоанализа, но и современной сексологии.
Пол Феррис, обращая внимание на несуразности и нестыковки этого очерка Фрейда, выдвигает теорию, что на самом деле Фрейд испытывал сексуальное влечение к Доре, а ее рассказы об интимных подробностях своей жизни его возбуждали. Не исключено, что это и в самом деле так: позже Фрейд признается, что процесс «переноса» может быть взаимным, и на определенном этапе лечения психоаналитик начинает испытывать сексуальное влечение к пациентке, которому порой очень нелегко противостоять.
Но всё это будет позже. Тогда же Фрейд был одержим работой над одной из самых своих необычных и знаменитых книг.
* * *
Если попробовать сформулировать суть книги «Психопатология обыденной жизни» в одной фразе, то она может быть сведена к известной еврейской мудрости: «Если у хасида на улице ветер сорвал шляпу, он должен остановиться и задуматься, почему это произошло именно с ним».
Но если еврейский мистицизм толкует эти слова в том смысле, что ничто в мире не случайно, а является волей Бога, и задача человека — понять, что именно хочет от него Всевышний, посылая ему любые, самые незначительные на первый взгляд знаки, то для атеиста Фрейда любое событие в жизни человека — это еще один ключ к познанию самого себя. На протяжении всей книги Фрейд пытается доказать, что на самом деле в поведении человека нет ничего случайного. Выпадение из памяти каких-то имен и понятий, обмолвки, описки, оговорки, якобы ошибочные действия — всё это игры бессознательного, прорывающегося время от времени в сознание человека, чтобы сказать ему о нем самом ту правду, которую он пытается от себя скрыть. Либо наоборот — это попытка скрыть от самого себя, оттеснить в бессознательное эту самую неприятную правду.
По большому счету эта работа и принесла Фрейду всемирную славу и сделала его самого частью «обыденной жизни» человечества. Сегодня мы говорим «оговорка по Фрейду», «описка по Фрейду» и т. д. почти автоматически, апеллируя при этом именно к идеям книги «Психопатология обыденной жизни».
Фрейд открывает книгу с уже упоминавшейся статьи «Забывание собственных имен», в которой он подробно анализирует, почему он в разговоре со знакомым забыл имя художника Синьорелли, и приходит к выводу, что имя художника выпало у него из памяти не случайно, а в связи с целым рядом, казалось бы, совершенно не связанных между собой событий его жизни. В финале этой главы Фрейд пытается сформулировать общий закон, побуждающий человека время от времени забывать имена, которые ему вроде бы хорошо известны: «1) известное расположение, благоприятное для забывания, 2) незадолго перед тем происшедшее подавление, 3) возможность установить внешнюю ассоциативную связь между соответствующим именем и подавленным элементом».
При этом он далеко не так категоричен в своих выводах, как это порой представляют его критики. «Я не решусь утверждать, — пишет Фрейд, — что к этому разряду могут быть отнесены все случаи забывания имен. Но думаю, что буду достаточно осторожен, если, резюмируя свои наблюдения, скажу: наряду с обыкновенным забыванием собственных имен встречаются и случаи забывания мотивированного, причем мотивом служит вытеснение».
Во второй главе — «Забывание иностранных слов» — Фрейд развивает эту идею, показывая, как из опасения беременности его любовницы и напряженного ожидания начала у нее месячных попутчик Фрейда не забыл слово «aliquis», так как в его бессознательном оно выстраивалось в звуковую ассоциативную цепочку «реликвия» — «ликвидация» — «жидкость».
При всей схожести этой истории со случаем забывания имени Синьорелли, Фрейд четко обозначает и ее различия. «Мы познакомились с еще одним механизмом забывания, — констатирует он. — Это: нарушение хода мысли силою внутреннего протеста, исходящего из чего-то вытесненного»[139].
Глава «Забывание имен и словосочетаний» начинается с блестящего анализа, почему люди время от времени вдруг забывают точные слова или подменяют их другими при цитировании стихов, которые они вроде бы знают наизусть. На примере того, как один господин не смог правильно процитировать «Коринфскую невесту» Гёте, а другой — «На севере диком…» Гейне, Фрейд блестяще показал, как бессознательное проецирует любое литературное произведение на обстоятельства личной жизни человека.
В этот момент он необычайно близко подошел к разгадке эмоционального воздействия литературы на человека, но не стал задерживать на этом внимание, а перешел к анализу случаев из собственной жизни. Всё это — чтобы подвести читателя к общему выводу о том, что:
