— Что же касается вас, Гордиан, то вы подоспели как раз вовремя. Разумеется, я не планировал посадить вас в своей личной ложе, но, уверен, у нас найдется место и для вас, и для вашего мальчика. Экону тоже нездоровится? Он же еле держится на ногах… А это кто с вами, Гордиан — ваш друг?
— Это раб Александрос, — ответил я, — как вы уже, наверное, сами поняли. — Тот наклонился к моему уху:
— Это он! — услышал я его шепот. — Я уверен в этом! Видно, я запомнил его лицо лучше, чем сам думал. Я узнал его сразу, увидев сейчас снова: именно этот человек убил хозяина…
— Александрос? — переспросил Красс, поднимая бровь. — Он выше, чем я думал, но ведь эти фракийцы все высокого роста. И выглядит, несомненно, достаточно сильным, чтобы раскроить человеку череп тяжелой статуэткой. Вы молодец, Гордиан! Вы поступили очень мудро, приведя его прямо ко мне, хотя, правда, в последний момент. Я объявлю о том, что он схвачен, и пошлю его на смерть вместе с другими. Или, может быть, сохранить ему жизнь, а потом отдельно распять, в завершение игр?
— Убейте его, Красс, и я прокричу во всю силу своих легких имя настоящего убийцы Луция Лициния!
Я вытащил из-за пазухи окровавленную накидку и швырнул ее к ногам Красса.
Гелина качнулась вперед и вцепилась в подлокотники кресла, чтобы не упасть. Муммий побледнел, а Фабий уставился на меня беспокойным взглядом. Ората покосился на грязную материю накидки. Метробий, поджав губы, обхватил за плечи Гелину, словно желая ее защитить.
Один лишь Красс оставался невозмутимым. Он покачал головой и посмотрел на меня как учитель, укоряющий за плохо выполненное домашнее задание ученика, которому не пошли впрок его многократные объяснения.
— В ночь убийства, перед тем как бежать для спасения собственной жизни, Александрос все видел своими глазами, — продолжал я. — Все! Труп Луция Лициния, убийцу на коленях рядом с телом, царапавшим на плите пола имя Спартака, чтобы отвести подозрение от себя, и лицо убийцы. Это был не раб. О, нет, Марк Красс, у человека, убившего Луция Лициния, не было других мотивов, кроме всепоглощающей алчности. Он продавал оружие за золото Спартаку. Он отравил Дионисия, когда тот оказался слишком близок к раскрытию истины. Он столкнул меня с причала, пытаясь утопить в первую же мою ночь в Байи. И он же подослал убийц, чтобы прикончить меня в лесу сегодня ночью. Этот человек не раб, а римский гражданин и убийца. На небесах нет такого закона, который оправдал бы кровавое убийство невинных людей в наказание за его преступления.
— Но кто же этот человек? — мягко спросил Красс. Он оттолкнул носком сапога измятую окровавленную накидку. Поморщившись, вдруг нахмурился, словно начиная осознавать, о чем шла речь.
Я открыл рот, чтобы ответить на его вопрос, но меня опередил Александрос.
— Вот же он! — крикнул он, поднимая руку. И указал пальцем — но не на Красса.
Муммий зарычал сквозь оскаленные зубы. Вскрикнула Гелина. Метробий продолжал ее поддерживать, обнимая за плечи. Ората казался несколько растерянным. Красс стиснул зубы.
Все взоры обратились к Фаусту Фабию. Он побледнел и инстинктивно отступил на шаг. Всего лишь на одно мгновение маска невозмутимого патриция уступила место выражению бездонной злобы. Потом, также мгновенно, он овладел собой, надменно и презрительно окинув взглядом столпившихся.
Рядом со мной пошатнулся и рухнул на красный ковер Экон.
Глава двадцать пятая
Экона свалила жестокая лихорадка. Как только смог, я перевез его на виллу, где измучившаяся Иайа ждала новостей. Она взялась за лечение Экона, настояв на том, чтобы его положили в ее комнате. Затем послала Олимпию в Кумы привезти необходимые мази и травы. Воздух в ее комнате быстро заполнился дымком от жаровней и паром от кипевших в небольших глиняных горшках трав. Она вывела Экона из почти бессознательного состояния, чтобы влить ему в рот приготовленный по ее собственному рецепту отвар. Меня хотели напоить сонным зельем («Это заставит вас забыться по крайней мере на несколько часов, что вам крайне необходимо», — сказала она), но я от него отказался.
Незаметно наступили сумерки. Обед все еще не подавали, и проголодавшиеся то и дело заглядывали на кухню, чтобы перехватить чего-нибудь из оставшейся вчерашней еды. В отсутствие рабов, обычно стеливших постели, зажигавших светильники и выполнявших цикл повседневных работ по дому, время, казалось, остановилось. Только опустившийся мрак напомнил о его существовании. В ту ночь Морфей миновал виллу в Байах. Мы с Иайей и Гелиной бодрствовали в комнате Экона, с удивлением прислушиваясь к потоку вырывавшихся из его уст имен и бессвязных фраз.
Я в тревоге сидел в слабо освещенной комнате Иайи, и в голове у меня вставали все ужасные и удивительные события, вместившиеся в рамки единственного дня.
Наконец я накинул на плечи плащ, зажег небольшой светильник и стал бродить по притихшему дому. В пустых коридорах стоял мрак, нарушавшийся лишь кое-где прорывавшимися полосами холодного лунного света. Выполнявшая поручение Иайи Олимпия вернулась в свою комнату, но тоже не могла уснуть. Через ее дверь я слышал нежное бормотание и вздохи и тихий, искренний смех юноши, расставшегося наконец с пещерой, где проводил дни и ночи в изгнании, и наслаждавшегося теперь среди мягких подушек ласками теплого, знакомого тела. Я продолжал бродить, пока не оказался на дороге к мужским баням, около большого бассейна. Поднимавшийся пар, крутясь, исчезал в сиянии моего фонаря. Я посмотрел в сторону террасы. Две обнаженные фигуры стояли, прильнув друг к другу и облокотясь на перила. Они любовались лунной дорожкой на мерцавшей поверхности залива. В них я узнал Аполлона и Муммия.
Бесшумно и незаметно прошел я от террасы к тропе, которая вела к причалу, повернул к пристройке, поднялся на холм и оказался около длинного низкого здания, куда были загнаны рабы. Дверь была открыта широко и касалась стены. Я постоял и шагнул внутрь, где меня охватила полная тьма, но тут же отпрянул, почувствовав ужасную вонь. В помещении висел неизбывный запах нищеты, но этой ночью здесь было пусто и тихо. Из конюшен до меня донеслись тихий разговор и смех. Я обогнул по тропинке угол здания и вышел на внутренний двор. У ворот конюшен стояли на посту три стражника. Укутанные в плащи, они грелись около пылавшего здесь же костра. Один из них узнал меня и кивнул. За их спинами была видна приоткрытая дверь. Группа рабов сгрудилась вокруг небольших светильников. Тихий гул разговора перекрыл резкий крик: «Вон отсюда, чума ты этакая!» — и я понял, что среди них был Метон.
Я повернул обратно к вилле и вдохнул всей грудью. Ветра не было. Окружавшие виллу высокие деревья стояли в полной тишине прямые, как мачты. Вся округа, залитая лунным светом, застыла в тревожном ожидании.
Я пересек внутренний двор, вслушиваясь в мягкий хруст гравия под ногами. На пороге двери я заколебался и, вместо того чтобы сразу войти в виллу, задержался под портиком, потом прошел вдоль наружной стены дома до одного из окон библиотеки. Гардины были задернуты только наполовину, в окнах горел свет. Внутри сидел Марк Красс, закутанный в свою хламиду, над стопкой раскрытых свитков, с кубком вина в левой руке. Он ни разу не посмотрел в мою сторону, но после долгого молчания неожиданно заговорил:
— У вас, Гордиан, нет никакой необходимости ходить крадучись. Ваша миссия окончена. Заходите ко мне, по не через окно, пожалуйста, — это римский дом, а не лачуга варвара.
Я вернулся к входной двери и прошел через вестибюль. Окутанные сумраком, на меня смотрели восковые лица предков Луция Лициния. Вид у них был достаточно мрачный, но довольный. Я прошел через атриум, где ароматы благовоний наконец-то справились со смрадом разложения. Через раскрытую крышу колонной жидкого опала в атриум лился лунный свет. Осветив фонарем пол, я прочел на каменной плите буквы: СПАРТА. Грубые царапины в смешанном свете фонаря и луны отливали золотом и серебром, как если бы здесь не простой смертный, а сама Фортуна вывела эти буквы концом своего пальца.
Охраны у двери библиотеки не было, дверь осталась открытой. Красс даже не повернулся и не посмотрел в мою сторону, а просто указал на стоявшее слева от него кресло.
Помолчав, он отодвинул от себя свитки, ущипнул переносицу и достал еще один серебряный кубок, который тут же наполнил до краев вином из глиняной бутылки.
— Мне не хочется пить, спасибо.
— Выпейте, — возразил он тоном, не допускавшим, возражений. Я послушно поднес кубок к губам. Вино было темным, очень дорогим, и в груди у меня сразу же разлилось тепло.
— Вино из Фалерна. Урожай последнего года диктатуры Суллы. Исключительное вино, больше всего любимое Луцием. В подвале оставалась всего одна бутылка. А теперь нет ни одной.
Я потянул из кубка, вдыхая прекрасный букет.
