память мемуары тех, кто жил в 1930-е. Больше всего они хотели «забиться в щель», стать незаметными, чтобы не попасть под колесо репрессий.
Причиной еще одной подножки судьбы стал избранный писателем жанр. В начале революции фантастика находилась в самом эпицентре литературной жизни. Даже такой «реалист», как Алексей Толстой, написал «Аэлиту» и «Гиперболоид…» Циолковский, с которым, кстати сказать, Беляев переписывался, был у властей в фаворе.
Революция ассоциировалась с чем-то фантастическим, небывалым…
Но с начала 1930-х положение изменилось. Поступила директива: «Фантастические романы нам не нужны». Советские цензоры пытались подравнять фантастику под «технические проекты», их интересовали только конструктивные идеи, содержащиеся в писаниях фантастов.
У Беляева были и научные, и технические прозрения. Но у него было и еще что-то. Прежде чем об этом сказать, закончу рассказ о жизни писателя. Он умер зимой 1942 года в Пушкине, оккупированном немцами. Умер «замерзнув от голода»; за год до него, в 1941, в блокадном Ленинграде тоже от голода и холода умер еще один гений — художник Филонов. Жену и дочь Беляева фашисты увезли в Германию. Откуда, по наивности, они вернулись на родину — и снова загремели, уже в Сибирь, на 11 лет.
Свой последний роман Александр Беляев назвал «Ариэль» (1941), в нем он воплотил свою детскую мечту о полете. Его герой — силой науки — сумел взлететь без всяких технических приспособлений. И так прозрачна здесь ассоциация: герой-автор.
Я перечитала за эти дни несколько беляевских романов, среди них «Голова профессора Доуэля» и «Ариэль».
Они показались мне не только обогнавшими свое время по части технических предвидений, но и очень точными в социальном плане.
Помню, что в детстве роман о голове, отделенной от туловища, я читать бросила, испугалась. Действительно, страшновато даже сейчас. Мотив «живой и говорящей головы» Беляев мог взять у того же Пушкина, в «Руслане и Людмиле».
Любопытно, как мысль писателя развивается дальше. Ассистент профессора Доуэля, злодей Керн, умертвив шефа, по его методике, воскресил его голову. Кроме Доуэля, в лаборатории находятся еще две головы — мужская и женская. Женской голове Керн «подбирает» тело. Певичка из кафешантана просит, чтобы тело было покрасивей. Керн предлагает ей мужское тело — тогда она станет мужчиной. Как близко это к сегодняшним операциям по изменению пола!
Керн пытается добиться покорности от головы Доуэля, применяя пытки, в частности электрошок. До пыток в сталинских застенках осталось не так много времени. Непокорную помощницу Мари Керн ссылает в закрытую психиатрическую лечебницу, где было «не больше десятка процентов душевнобольных, да и тех свели с ума уже в больнице». Как это похоже на «лечение» диссидентов уже в брежневские времена! Доктор Керн добывает себе в морге «свежие трупы» за взятки, причем «номер трупа мог быть заменен», умерший «мог пропасть без вести», и тогда родственники могли не увидеть своего близкого. Не похоже ли это на сегодняшнюю «охоту за органами»? В книге таким бесчестным образом из потерпевшего крушение поезда исчезает итальянская певица Анжелина Гай, чье тело Керн приживляет к голове кафешантанной певички.
Когда Мари хочет обличить негодяя Керна, он ей заявляет, что «свидетели покажут под присягой, что бренные останки Доуэля сожжены в крематрии». Беляев — хотел он того или нет — отразил реальный процесс исчезновения в окружающей его жизни и закона, и этических норм. Юриспруденция стала «факультетом ненужных вещей» (Домбровский).
Роман крепко сбит, его сюжет захватывает, жаль, что нет пока достойного кинематографического воплощения этого текста… Вообще, мне кажется, что только фильм «Человек-амфибия», снятый по роману Беляева, можно смотреть сейчас без большого раздражения.
«Ариэль» несколько более тягуч, в нем много длиннот, лишних описаний. Но начало у романа прекрасное. К тому же, в нем еще больше «социального», чем в «Доуэле».
Посудите сами: герой растет в Индии, в закрытой школе, где методом лжи, запугивания и гипноза пытаются выбить из учеников дух свободы и здравомыслия. Их держат впроголодь, уверяя, что они едят «бананы и рисовые лепешки». И только один мальчик-новичок, еще не подвергнутый массовому гипнозу, решается спросить, где же эти лакомства…
Детей в школе отучают от сочувствия товарищам — как от большого порока, их заставляют забыть о прошлом, о родителях и близких… Как тут не вспомнить притчу о манкуртах Чингиза Айтматова? Похожий образ, рожденный в сходной обстановке.
Методы, применяемые в «школе», приводят к «блестящим» результатам. К полному и абсолютному обезволеванию или — для меньшинства — к лицемерию, ухищрениям и симуляции.
Если это не диагноз для реального общества, в котором жил писатель, — то что это?
«Учитель учителей» выступает перед учениками с речью. Он приводит всех в экзальтацию: «многие упали в обморок, другие бились в судорогах». Так и видишь зал, восторженно, словно в отключке, по полчаса аплодирующий «вождю», ставшему для некоторых Богом.
Не хочется впадать в примитивный вульгарный социологизм, но согласитесь, здесь очень много похожего на реальную жизнь Советской страны.
Александр Беляев требованиям советских цензоров не подчинился, писал то и так, что и как хотел. Он написал о человеке, вырвавшемся на свободу. Его Ариэль улетел из чудовищной школы, увидел красоту мира, узнал любовь… Своеобразный «советский Мцыри», кстати говоря, тоже убегающий в грозу под грохот грома и блеск молний. Он сохранил в себе человека.
Мне кажется, что в этом была сверхзадача писателя Александра Беляева — помочь человеку вырваться на свободу — из плена систем и привычек. Сам он был в числе тех, кто с помощью творчества освободился от страха и зависимости, а еще — от сил земного «тяготения».
Он улетел от них вместе с Ариэлем.
Из рода Талмудистов: Самуил Маршак
10.03.16
Документальный фильм «Обыкновенный гений», показанный 4 марта на канале КУЛЬТУРА и посвященный Маршаку, не открыл мне чего-то неизвестного, но заставил задуматься об этой судьбе.
Недавно я узнала, что Самуил Яковлевич Маршак (1887–1964) по отцовской линии был потомком известного талмудиста, жившего во времена Богдана Хмельницкого и бежавшего из родных мест от его расправ с еврейским населением.
С. Маршак. Петербург, 1902 г.
В роду Пастернака также был знаменитый мудрец и талмудист, живший в средневековой Испании, — Ицхак Абарбанель. Не уверена, что для Бориса Леонидовича это имело какое-то значение, а вот для Маршака… Почему мне так кажется?
Да потому, во-первых, что Сема Маршак, родившийся в пригороде Воронежа, воспитывался в еврейской традиции, знал иврит и идиш и свои первые стихи писал на этих языках. Мало того, свои еще
