И тогда, как бы ужас осознанного им святотатства веял ему в лицо, исчезала улыбка, и он, казалось, уже готов был отступиться от той, которую так страстно только что называл на себя. Но в краткий миг улыбка лукаво-победоносного торжества перепархивала на ее алые, словно угорская черешня, рдяные губы, и, обманув Александра, она снова от него удалялась.
Словно взаимное притяженье боролось в этой пляске с вращательным центробежным стремлением, грозившим оторвать их друг от друга, и то одно из них побеждало, то другое.
Еще не остывший от пляски, когда не утихли еще восторженные возгласы и плесканье ладоней, Александр заметил, что владыка всея Руси мерной, величественной поступью, шурша васильковым шелком своих до самого полу ниспадающих риз, идет, высясь белым клобуком, прямо к сидящей на своем полукресле-полупрестоле Дубравке.
«Что это? – мелькнуло в душе Ярославича. – Быть может, я неладное сотворил, невесту позвав плясати? Но ужели он, умница этот, тут же, при всех, сделает ей пастырское назиданье?»
И, желая быть наготове, Александр Ярославич подошел поближе к митрополиту и к Дубравке.
Обеспокоился и Андрей.
Да и князья, и бояре, и супруги их, и все, кто присутствовал сейчас в палате, тоже повернулись в их сторону.
Когда митрополит был уже в двух шагах от нее, Дубравка, вспомнив затверженное с детства, встала и подошла под благословение.
Митрополит благословил ее.
– Благословенна буди в невестах, чадо мое! – громко сказал он. – Однако об одном недоумеваю. Мы читывали с тобою Гомера, и Феокрита, и Прокопия Кесарийского, и Пселла-философа, и многих-многих других. Различным наукам обучал я тебя в меру худого разумения моего… Но ответствуй: кто же учил тебя этому дивному искусству плясания?
– Терпсихора, святый владыко, – с чуть заметной улыбкой отвечала Дубравка.
Меж тем приближалось отдаванье невесты. Свершить его надлежало Александру.
Невеста, с немногими своими, и жених, с немногими своими, в последний раз испрося благословения у владыки, прошли по изрядно опустевшим покоям, где еще пировали иные неукротимые бражники, другие же, уже поверженные хмелем, почивали бесчувственным сном прямо на полу, кто где упал.
Шествие, предваряемое протопопом, который волосяною кистью большого кропила окроплял путь, приблизилось наконец к ророгу постельных хором, так называемому сеннику. Здесь надлежало расстаться, отдать невесту.
…Александр Ярославич остановился спиною к двери, лицом к молодым. И тишина вдруг стала. Лишь потрескивали в больших золоченых свещниках, держимых дружками, большие, ярого воску свечи.
Невский принял из рук иерея большой темный образ, наследственный в их семье, – образ Спаса – ярое око, и поднял икону.
Андрей и Дубравка опустились перед ним на колени. Он истово благословил их… Отдал икону. Новобрачные поднялись. Они стояли перед ним, потупя взоры.
Тогда Александр глубоко вздохнул, уставя на брате властный взор, и произнес:
– Брат Андрей! Божиим изволением и нашим, в отца место, благословением велел Бог тебе ожениться, взять за себя княгиню Аглаю. А ты, брат Андрей, свою жену, княгиню Аглаю, держи по всему тому святому ряду и обычаю, как то Господь устроил!..
Он поклонился им обоим, и взял ее, княгиню, за руку, и стал отдавать ему, брату Андрею, княгиню его…
И тогда только, глянув в его синие очи, поняла Дубравка, что все, что до сих пор творили вокруг нее эти старшие, – это они не над кем-то другим творили, а над нею.
Глаза ее – очи в очи – встретились с глазами Александра. Он внутренне дрогнул: в этих детских злато-карих глазах стоял вопль!.. «Помоги, да помоги же мне, – ты такой сильный!..»
Ей чудилось в этот миг, Дубравке, что белесо-мутный поток половодья несет, захлестывает ее, колотит головой обо что ни попало, и вот уже захлебывается, и вот уже утонуть!..
Проносимая мимо берега, видит она: стоит у самого края, озаренный солнцем, тот человек, которому, едва услыхав его имя, уже молилась она. Он увидел ее, заметил, несомую потоком, увидел, узнал… Он склоняется над рекою… протягивает к ней свою мощную длань. Она тянется руками к нему… И вдруг своею тяжкой десницей, опущенной на ее голову, он погружает ее и топит…
Все это увидел, глянув в душу ее, Александр…
А что же в его душе? А в его душе было то, что в ней было бы, если бы и впрямь, некиим сатанинским наитием, над каким бы то ни было тонущим ребенком он, Александр, только что совершил такое!..
На перстневом, безымянном пальце князя Александра сиял голубым пламенем драгоценный камень. Шуршали пергаменты, то стремительно разворачиваемые Невским, то вновь им сворачиваемые.
Поодаль, слева, так, чтобы легко дотянуться, высится стопка размягченной бересты – для простого письма: по хозяйству и для разных поручений.
В двух больших стоячих бронзовых свещниках – справа и слева от огромного, чуть наклонного стола, с которого вплоть до самого полу ниспадало красное сукно, – горели шестерики свечей. Они горели ярко, спокойно, не встрескивая, пламя стояло. За этим неусыпно следил тихо ступавший по ковру мальчик. Был он светловолос, острижен, с челкой; в песочного цвета кафтанчике, украшенном золотою тесьмою, в сапожках. В руках у отрока были свечные щипцы – съемцы, – ими он и орудовал, бережно и бесшумно.
Вот он стоит в тени (чтобы не мешать князю), слегка прислонился спиною к выступу изразцовой печи и смотрит за пламенем всех двенадцати свеч. Вот как будто фитилек одной из них, нагорев, пошел книзу, черною закорючкою. У мальчика расширяются глаза, он как бы впадает в охотничью стойку, и – еще мгновенье – он, став на цыпочки и закусив губу, начинает красться к тому шестисвещнику, словно бы к дичи. Он заранее вытягивает руку со щипцами и начинает ступать еще бережнее, еще настороженнее.
Невский, несмотря на всю свою занятость спешной работой, взглядывает на паренька, улыбается и покачивает головой. Затем вновь принимается за работу. В правой руке Александра толстая свинцовая палочка. Просматривая очередной свиток, князь время от времени кладет этой заостренной палочкой на выбеленной коже свитка черту, иногда же ставит условный знак для княжого дьяка и для писца.
Время от времени он берет тщательно обровненный кусок размягченной бересты и костяной палочкой с острым концом пишет на бересте, выдавливая буквы. Затем откладывает в сторону и вновь углубляется в свитки пергамента…
Работа закончена. Александр откидывается на спинку дубового кресла и смотрит на тяжелую, темно-красного сукна завесу окон: посредине завесы начали уже обозначаться переплеты скрытых за нею оконниц. Светает. Александр Ярославич нахмурился и покачал головой.
Мальчик случайно заметил это, и рука его, только что занесенная над черным крючком нагара, так и застыла над свечкой. Он подумал, что работа его обеспокоила князя.
– Ничего, ничего, Настасьин, – успокаивает его Александр, мешая в голосе притворную строгость с шуткой, дабы одобрить своего маленького свечника.
Тот понял это, улыбается и с блаженством на лице снимает щипцами вожделенную головку нагара.
– Подойди-ка сюда! – приказывает ему князь.
Мальчуган так, со щипцами в руке, и подходит.
– Еще, еще подойди, – говорит Невский, видя его несмелость.
Гринька подступает поближе и становится возле подлокотника кресла, с левой стороны. Александр кладет свою большую руку на его худенькое плечо.
– Ну, млад-месяц, как дела? – спрашивает князь. – Давненько мы с тобой не беседовали!.. Нравится тебе у меня, Настасьин?
– Ндравится, – отвечает Гринька и весело смотрит на князя.
Тут Невский решительно не знает, как ему продолжать дальнейший разговор: он что-то смущен. Кашлянул, слегка нахмурился и продолжал так:
– Пойми, млад-месяц… Вот я покидаю Владимир: надо к новгородцам моим ехать опять… Думал о тебе: кто ты у меня? Не то мечник, не то свечник! – пошутил он. – Надо тебя на доброе дело поставить, и чтоб ты от него весь век свой сыт-питанен был!.. Так-то я думаю… А?
Гринька молчит.
Тогда Невский говорит уже более определенно и решительно:
– Вот что, Григорий, ты на коне ездить любишь?
Тот радостно кивает головой.
– Я так и думал. Радуйся: скоро поездишь вволю. На новую службу тебя ставлю.
У мальчика колесом грудь. «Вот оно, счастье-то, пришло! – думает он. – Везде с Невским самим буду ездить!..» И в воображении своем Гринька уже сжимает рукоять меча и кроит от плеча до седла врагов Русской Земли, летя на коне на выручку Невскому. «Спасибо тебе, Настасьин! – благостным, могучим голосом скажет ему тут же, на поле битвы, Александр Ярославич. – Когда бы не ты, млад-месяц, одолели бы меня нынче поганые…»
Так мечтается мальчугану.
Но вот слышится настоящий голос Невского:
– Я уж поговорил о тебе с князем Андреем. Он берет тебя к себе. Будешь служить по сокольничьему пути: целыми днями будешь на коне!.. Ну, служи князю своему верно, рачительно, как мне начинал служить!..
