Шарп повернулся к Керси.
– Тут нет золота.
– Нет. – Майор огляделся, как будто выискивал на голом полу шестнадцать тысяч золотых монет. – Вынесли.
– Где оно лежало? – спросил Шарп без всякой надежды. Просто не желая сдаваться.
– Здесь. Где вы стоите.
– Так куда его перенесли, сэр?
Керси фыркнул, выпрямился во весь рост.
– Откуда мне знать, Шарп? Я одно могу сказать: тут его нет. – Он говорил агрессивно, будто чувствовал за собой вину.
– А где капитан Харди? – Шарпа разбирала злость. Такой путь, такая драка – и все впустую.
– Не знаю.
Шарп изо всех сил двинул ногой по стене склепа и выругался. Золото исчезло, Харди сгинул, Келли помер, Рорден отходит!..
Капитан поставил свечу на край ниши, нагнулся, стал разглядывать пол. В пыли – длинные следы, здесь ходили, едва переставляя ноги, и Шарп ехидно поздравил себя с догадкой: на гробы помочились, когда вынесли золото. Что толку от такого открытия? Золото пропало.
Он выпрямился.
– А Эль Католико не мог его забрать?
– Нет, не мог.
Ответ пришел с верхних ступенек. Он был произнесен густым голосом – погуще, чем у Керси, и гораздо моложе. Голос принадлежал человеку в серых сапогах и длинном сером плаще; из-под полы выглядывали тонкие серебряные ножны.
Незнакомец спустился в сумрак склепа и оказался высоким и поджарым красавцем года на три старше Шарпа.
– Майор! Весьма отрадно видеть, что вы вернулись.
Керси приосанился, дернул ус и показал на Шарпа:
– Полковник Жовелланос, это капитан Шарп. Капитан Шарп, это…
– Эль Католико, – равнодушно произнес Шарп. Он нисколько не обрадовался встрече.
Мужчина улыбнулся.
– Да, я Иоахим Жовелланос, в прошлом – полковник испанской армии, ныне известный как Эль Католико. – Испанец отвесил легкий поклон; Шарпу показалось, что он потешается. – Моим именем пугают французов, но вы же видите, я совершенно безобиден.
Шарп вспомнил, как лихо он орудовал рапирой, как смело дрался в одиночку с французами. Нет, этот парень вовсе не безобиден. Шарп обратил внимание на руки с длинными ногтями – они жестикулировали с грацией опытного священнослужителя. Одну из них Эль Католико протягивал Шарпу:
– Я слышал, вы спасли мою Терезу.
– Да. – Шарп, не уступавший ростом Эль Католико, казался деревенским увальнем рядом с аристократически изящным испанцем.
Из-под плаща вынырнула вторая рука, на миг прикоснулась к плечу Шарпа.
– Коли так, я ваш должник. – Благожелательность в голосе не вязалась с настороженностью в глазах. Эль Католико отступил назад и виновато улыбнулся, словно признавал, что испанские манерны излишне цветисты. Красивая рука обвела усыпальницу. – Пусто.
– Похоже на то. Стало быть, плакали денежки. И какие денежки!
– Теперь, увы, не в ваших силах доставить их испанскому правительству. – Голос стелился, как темный бархат. – В Кадис?
Взгляд Эль Католико не отпускал Шарпа ни на миг. Испанец улыбнулся и снова повел рукой кругом.
– К сожалению, теперь это невозможно. Золота здесь нет.
– А где есть? Знаете? – Шарп сам себе казался неотесанным дворником перед утонченным аристократом.
На смуглом лице приподнялись тонкие брови.
– Знаю, капитан. Знаю.
Шарп понимал, что его дразнят ложными надеждами. Понимал, но упрямо допытывался:
– Где?
– Неужели вас это интересует?
Шарп не ответил, и Эль Католико вновь улыбнулся.
– Это наше золото, капитан. Испанское.
– Я любопытен.
– Ах, вот оно что?! Ну, коли так, я утолю ваше любопытство. Золото у французов. Захватили его два дня назад вместе с вашим галантным капитаном Харди. Мы поймали отставшего мародера, он все рассказал.
Керси кашлянул, взглянул на Эль Католико, словно испрашивал разрешения говорить. Тот кивнул, и майор угрюмо произнес:
– Вот так-то, Шарп. Кончена охота. Возвращаемся в Португалию.
Шарп его не слушал, он смотрел в настороженные глаза испанца.
– Вы уверены?
Эль Католико улыбнулся, насмешливо поднял брови и развел руками.
– Разве что француз солгал. В чем я весьма сомневаюсь.
– Вы ему прочли отходную?
– Разумеется, капитан. Улетая на небо, душа получила отпущение грехов. Но перед тем мы вынули из тела все ребрышки. Одно за другим. – Эль Католико рассмеялся.
Пришел черед улыбнуться Шарпу.
– У нас тоже есть пленный. И он наверняка сможет подтвердить или опровергнуть рассказ вашего.
Эль Католико показал пальцем вверх.
– Польский сержант? Это он – ваш пленный?
Шарп кивнул. Скоро он выведет этого испанского хлыща на чистую воду.
– Именно.
– Какая досада! – Эль Католико сложил ладони, точно скорбящий богомолец. – Приехав сюда, я сразу перерезал ему глотку. Поддался гневу.
Его глаза, в отличие от губ, не улыбались, и Шарп понимал, что сейчас не время для обмена светскими колкостями. Нельзя даже виду подавать, что ты уязвлен.
Капитан пожал плечами, как будто смерть сержанта для него сущий пустяк, и вслед за высоким испанцем поднялся в обитель, где шумели вновь прибывшие; впрочем, они притихли, как только появился их командир.
Шарп остановился, на него вновь нахлынул приторный смрад. Человек в сером спокойно расхаживал среди партизан, весь его облик сулил покровительство, награду и утешение.
О воине, думал Шарп, судят не только по его действиям, но и по числу уничтоженных врагов. Пальцы стрелка сами потянулись к рукояти большого палаша. Ничто не признано. Ничего не сказано напрямик. Но во мраке склепа, на обломках британских надежд Шарп нашел врага, и теперь, среди запаха смерти, он искал путь к победе в этой нежданной, нежеланной и очень личной малой войне.
Глава десятая
Рапира двигалась невидимо. Сначала метнулась левее Шарпа, в следующий миг, будто по волшебству, миновала защиту. Сталь задрожала, упираясь в грудь. Она давила достаточно сильно, чтобы Шарп чувствовал острие клинка и кровь, тонкой струйкой сочащуюся под мундиром.
– А вы неторопливы, капитан.
Шарп приподнял свой палаш, будто взвешивая.
– Может, поменяемся?
Эль Католико пожал плечами, перевернул рапиру и протянул ее Шарпу. Забрав у него тяжелый кавалерийский палаш, прикинул балансировку, покрутил запястьем, рассек клинком воздух.
– Мясницкий инструмент, капитан. En garde!
Рапира казалась тонкой и легкой, как игла, но даже ее великолепная балансировка, даже ее отзывчивость не позволили Шарпу пробить беспечную защиту Эль Католико. Партизанский командир дразнил его, играл, как кошка с мышкой, и наконец издевательским финтом отбил выпад Шарпа и остановил палаш в полудюйме от его горла.
– Нет, капитан, вы не фехтовальщик.
– Я солдат.
Эль Католико улыбнулся, но все-таки клинок двинулся чуть вперед и коснулся кожи Шарпа. Затем испанец уронил палаш на землю и протянул руку за собственным оружием.
– Возвращайтесь в армию, солдат. Не то опоздаете на корабль.
– На корабль? – Шарп наклонился, потянул к себе тяжелый клинок.
– Да неужели вы не знаете, капитан? Англичане уходят. Плывут домой, а войну оставляют нам.
– Ну, так присмотрите за ней. Мы вернемся.
Шарп повернулся, не обращая внимания на смех Эль Католико, и направился к воротам, за которыми лежала улица. Во дворе, где Ноулз колошматил улан, о залпах красных мундиров напоминали сейчас лишь пулевые отметины на закопченных стенах.
В ворота прошел Цезарь Морено и остановился. Он улыбнулся Шарпу, поднял руку, приветствуя Эль Католико, затем осмотрелся по сторонам, словно опасался, что кто-нибудь подслушает.
– Ваши люди, капитан?
– Да.
– Они готовы?
С виду Морено человек вполне самостоятельный, подумал Шарп, но у него здорово поубавилось гордости и удали после двойной утраты. Сначала погибла жена, а потом дочка влюбилась в молодого и напористого Эль Католико. Цезарь Морено был серым, как плащ его будущего зятя: пепельно-седые волосы, седые усы, а в целом – серая тень того, кем он был раньше.
Он указал на улицу.
– Позволите мне пойти с вами?
– Пожалуйста.
На расчистку деревни, рытье могил и ожидание конца рядового Рордена ушел целый день. Глядеть на смертные муки бедняги было невыносимо, но теперь англичане уходили туда, где, возможно, найдется могила и для Шарпа, и для всей роты, – на холмы. С ними шел Эль Католико, щеголяя неистощимой вежливостью, однако Шарп чувствовал, что Морено устал от своего молодого товарища по оружию.
Старик посмотрел на стрелка.
– Спасибо за моих детей, капитан.
Шарпа уже поблагодарили раз десять, а то и больше, но Морено объяснил вновь:
– Рамон болел. Ничего серьезного, хотя уйти он не мог. Потому-то и осталась Тереза. Ухаживала за ним.
