за дверь — меня, Мамину, которая не терпит стоять за дверью, которая должна всегда оставаться на виду. И вот, когда он уже был у моих ног, я отпустила его, а он дал мне обещание, пустяковое обещание, но исполнит его сейчас, когда нам суждено ненадолго расстаться. Макумазан, не обещал ли ты поцеловать меня еще раз в губы, когда бы и где бы я ни попросила тебя об этом?
— Обещал, — упавшим голосом ответил я: глаза ее, казалось, удерживали мои, как это было с Садуко.
— Так подойди, Макумазан, и подари мне на прощанье этот поцелуй. Король позволит, а поскольку мужа своего я предала смерти, никто не скажет тебе «нет».
Я поднялся. Я чувствовал, что не в силах противостоять силе, что влечет меня к ней. Я подошел к Мамине — женщине, окруженной неумолимыми врагами, женщине, игравшей большую игру и все потерявшей, женщине, так хорошо знавшей, как надо проигрывать. Я стоял перед ней, сгорая со стыда и не ощущая его, поскольку что-то в ее величии, возможно пагубном, развеивало мой стыд, и я понимал, что мое безрассудство тонуло в глубочайшей трагедии.
Медленно и томно Мамина подняла руку и обвила мою шею, медленно она потянулась яркими губами к моим и поцеловала меня — сначала в губы, затем — в лоб. Но между этими двумя поцелуями она сделала нечто настолько стремительное, что глаза мои едва успели уследить за ее движением. Мне показалось, что она мазнула левой ладонью себя по губам, а затем я увидел движение ее горла, будто она что-то проглотила. И тотчас оттолкнула меня от себя со словами:
— Прощай, о Макумазан! Никогда тебе не забыть этого поцелуя. А когда мы встретимся вновь, нам будет много о чем поговорить, поскольку между теперь и потом твоя история наполнится событиями. Прощай, Зикали. Пусть все твои замыслы будут успешны, поскольку тех, кого ненавидишь ты, ненавижу и я, и не питаю к тебе зла за то, что ты наконец раскрыл правду. Прощай, принц Кечвайо. Никогда тебе не стать тем, кем мог бы стать твой брат, и ждет тебя участь лютая, поскольку ты обречен разрушить дом, который построил Тот, кто был велик. Прощай и ты, Садуко, глупец, растоптавший свою судьбу ради глаз женщины, когда мир полон других женщин. Нэнди Ласковая и Великодушная будет ухаживать за тобой до самой твоей кончины. О! Почему Умбелази склоняется над твоим плечом и смотрит на меня так странно? Прощай, Панда — тень короля. Все, спускай своих убийц! О, спускай скорей, иначе не видать им моей крови!
Панда взметнул вверх руку, и палачи устремились вперед, но, прежде чем они достигли Мамины, она задрожала всем телом, раскинула в стороны руки и упала навзничь. Смертельный яд подействовал почти мгновенно.
Так закончила жизнь Мамина — Дитя Бури.
Наступила глубокая тишина, наполненная изумлением и благоговейным страхом. И тут вдруг ее расколол ужасный смех — это хохотал Зикали Древний, Тот, кому не следовало родиться.
Глава 16
МАМИНА… МАМИНА… МАМИНА!
По окончании суда король позволил мне уехать, исполнив мое самое заветное на тот момент желание — покинуть страну зулусов. Перед самым отъездом на закате я заметил странную, похожую на жука фигуру, ковыляющую вверх по склону в мою сторону и поддерживаемую двумя крепкими парнями. Это был Зикали.
Карлик молча прошел мимо меня, жестом велев мне проследовать за ним. Полагаю, я повиновался из чистого любопытства, потому что, призываю в свидетели искренности моих слов святые Небеса, я нагляделся на старого колдуна на всю оставшуюся жизнь. Он достиг плоского камня ярдах в ста выше по склону от моего лагеря, где не было кустов, способных укрыть кого-либо, и уселся на него, указав мне на камень напротив, на котором я и устроился. Сопровождавшим он велел отойти подальше, так, чтобы они не могли слышать нас.
— Уезжаешь, Макумазан? — спросил Зикали.
— Да, — бодро ответил я. — Будь моя воля, давно бы уже уехал.
— Да-да, знаю, но было бы очень жаль, не правда ли, если бы ты уехал, не увидев финала этой странной истории. Ты, который так любит изучать сердца мужчин и женщин, не почерпнул бы столько мудрости, сколько ее в тебе нынче.
— Да, и столько же печали. О несчастная Мамина! — Я спрятал в ладонях лицо.
— Да-да, понимаю, Макумазан. Все это время ты любил ее, хотя гордыня белого человека не допустила бы, чтобы черные пальцы тянули нити твоего сердца, верно? Она была изумительной женщиной, эта Мамина, и пусть тебя утешит то, что играла она нитями не только твоего сердца, но и других. Например, Масапо. И Садуко. И Умбелази. Никому из них не принесла удачи эта ее игра… Досталось даже моему сердцу.
Этот вздор, подумал я, не стоит моих возражений, но, поскольку он касается и меня лично, я решил среагировать на его последнее замечание.
— Если твоя любовь к Мамине проявляется так, как ты это продемонстрировал сегодня, Зикали, то молю, чтобы ты никогда не питал ничего подобного ко мне, — сказал я.
Он сокрушенно покачал огромной головой и ответил:
— Разве никогда тебе не приходилось любить ягненка, а потом зарезать его, когда ты был голоден? Или, например, когда он вырос в барана и бодал тебя, или когда он прогонял твоих овец и те попадали в руки воров? Вот и я голоден, жду не дождусь крушения дома Сензангаконы, а ягненок Мамина подросла и сегодня она едва не уложила меня на лопатки, чуть-чуть не дотянувшись острием наконечника копья. Помимо этого, она охотилась на мою овцу — Садуко и гнала его в такую западню, откуда он никогда бы не выбрался. Поэтому, против своей воли, я вынужден
