В ту зиму все понимали: если дочь Тойсара выйдет за руса, отроки и мужи мере пойдут с русами в поход. Ради этого они с Боргаром сперва старались высватать Илетай за Арнора сына Дага, а потом, когда оказалось, что Илетай не прочь выйти за Велерада, Свен не побоялся бежать с ней через леса, рискуя попасть в зубы волкам, сгинуть в снегах, пасть под топорами ее родичей, если они пустятся в погоню и выйдет столкновение.
Но удача ему не изменила, все обошлось благополучно, и Тойсар не взял назад слово. Хоть это родство и было им навязано против воли, воины-мерен пошли с русами на сарацин. Свен не пожалел о своих тогдашних делах. Он и сейчас поступил бы точно так же. Теперь он лишь лучше стал понимать цену этого решения.
– И вот… моя мать оказалась права. Погибло столько людей. И ваших, и мере, и других. Мать не просто так является ко мне. Она хочет напомнить о плате за мое ослушание.
«Не могла обождать, пока второй внук родится! – подумал Свен, досадуя на вредную старуху. – Родной дочери не жаль!»
– Выходит, ее гадание было верно, а мое ошибочно. Вы привезли хорошую добычу, и наши люди тоже. Я видела мою мать окруженной серебряным сиянием. Я видела шеляги – много-много, ими была устлана целая дорога куда-то далеко, будто до самого неба. Как та дорога от дома Юмо, по которой Пиамбар спускалась со стадом на пастбища…
Подняв глаза, Свен в изумлении взглянул в лицо Илетай. Нет, не может такая женщина делать ошибочных предсказаний. Она видела во сне сам Путь Серебра – тот, который они проделали от Хазарского моря до Хольмгарда.
– Но она так усмехалась, как будто я чего-то не знаю, – продолжала Илетай. – Не знаю, чем было за это серебро заплачено. Кто-то из моих родичей… – Илетай посмотрела на серебряную кружку на полке напротив нее, – не вернулся из-за моря?
– Из-за моря-то вернулся… – Свен вздохнул.
Илетай перевела взгляд на него:
– Это Талай?
Ее голос дрогнул: из всех детей Тойсара и Кастан больше всего были дружны между собой Илетай и следующий за ней по возрасту брат.
– Нет, – ответил Свен, радуясь, что хоть в этом может ее утешить. – Талай жив и здоров. Это стрый ваш… Тумай. В сарацинах он уцелел, на Итиле даже уцелел, а после переволоки, когда мы через буртасов вверх шли… не хватило ему удачи однажды.
Он взглянул на Вито: она смотрела на него расширенными глазами, прижимая к себе копошащуюся девочку.
* * *
…Вторая стража подходила к концу, стояла глухая ночь, в стане было тихо: утомленные целодневной греблей, все спали мертвым сном. Ерай сын Ердекея, из Тумаевой чади, еще раз выглянул из-за ограды, что окружала стан русской дружины на песчаном речном плесе. Оружие у каждого по ночам лежало под рукой – после Итиля они ни единого дня не чувствовали себя в безопасности. Ерай вздохнул: возвращение домой оказалось опаснее самого похода. Русы, две зимы назад сулившие мерен счастье и богатство, не обманули: добра всякого и впрямь набрали много. Теперь каждый, будь он хоть одиннадцатый сын у отца, мог смело рассчитывать на свое хозяйство и скорую хорошую женитьбу. Приятно было помечтать об этом вечером у костра, в недолгий промежуток между тяжелой работой на веслах и каменным сном. А русы, уже не раз ходившие в такие походы – немолодые, уверенные, как Ормар или Халльтор, – остужали пыл мечтаний, напоминая: «Ты сперва еще вернись…» И все замолкали, думая о множестве переходов, оставшихся позади, и неведомом их количестве, лежавшем впереди. Да сумеют ли они вернуться? Найдут ли дорогу в чужих лесах, через владения неведомых племен? Есть ли вообще отсюда путь домой помимо той клятой переволоки, на которую они так и не посмели сунуться? Может, они с каждым гребком только удаляются от возможности вернуться и скоро прибудут к самым воротам Киямата, владыки мертвых? Или еще не скоро… Может, десять лет они будут блуждать, теряя людей, пока не состарятся, не рассеются по пустыням, а потом лисы будут грызть их кости, а вороны клевать мертвые, погасшие глаза, и никто из родных никогда, никогда не узнает, где и как они все закончили свой путь… Ведь иной мир беспределен.
Ерай прикусил губу и сердито вытер глаза рукавом. Ночные стражи в тишине чужого края наводили на него тоску, но стыдно было перед собой сидеть и жалеть себя. После всего пережитого – особенно. Но как тут не пожалеть, если ни одного ночлега не дают провести в покое: то вечером, то в полночь, то на рассвете приходится отбиваться от нападок то конных, то пеших, а то и тех и других разом. Оттого и приходится каждый раз, прежде чем садиться есть, махать топором и ставить эти плетни и частоколы. Всадники, как на Итиле, сквозь них так-то просто не прорвутся, да и от глаз из темноты худо-бедно прикрывают…
Отбросив досужие мысли, Ерай вгляделся в ночную тьму. Что-то его насторожило, но что? Сняв шлем, вгляделся еще раз. Тихо плескалась река, в ближнем шатре кто-то храпел как медведь, зудели над ухом неотвязные комары. Житья от них не было близ реки, и дым костров из сыроватого дерева не спасал. Это все не то…
Хрустнула ветка… Показалось? Нет, вот еще.
Осторожно ступая, Ерай прошел до конца огорожи. Краем она упиралась в густой кустарник – ни человеку, ни зверю сквозь него бесшумно не пролезть. Вновь прислушался и теперь вполне ясно различил шорох и тихий звук шагов за кустами.
«Кабан ходит!» – сверкнуло в мыслях. А то и не один. Все войско еще посмеивалось, вспоминая, как три дня назад псковичи из Вершилиной чади подняли переполох, думая, что напали буртасы, а оказалось, что стрелами и сулицами они от поросят отбивались. Прочие дружины над ними много смеялись, бранились, что разбудили среди ночи почем зря, но Вершила хвалил своих отроков, что не проспали и не растерялись, а отразили напасть и еще добыли свежего мяса. Свежему мясу все завидовали – рыба уже не лезла в горло. По старой привычке высматривая на земле следы, Ерай и нынче вечером видел отпечатки остреньких копытец на влажной земле у реки. Только он орать на весь стан не будет…
Совсем рядом ходят! Какое-то время Ерай был в нерешительности, но все же ловец взял в нем верх над воином. Раздобыть бы хоть какого поросеночка и пожарить мяса было бы совсем не лишним. С этим везло
