— Ребята! Не слушайте командиров! Вас дурят! Не стреляйте в нас! Вспомните, откуда вы! У каждого есть мать, есть отец! Сестры, братья! Разве они в «Маскавской Мекке»? Разве за игорными столами? Жрут устриц? Нет, они черствый хлеб! У нас тоже нет на это! Которые не знают горя, поставили вас! Вспомните своих! Кто сказал, что надо так? Слушайте, солдаты! Кто поднимет на нас, заплатит кровью матерей и сестер! Кто против, тот отцов и братьев! Бросьте стволы! Мы заодно, верьте!..
— Га-а-а-а-а! — отозвалась толпа, оживая.
— Ба-ба!.. ба-ба!..
— Разве для того мы в одном, что одни здесь, а другие никогда и маковой соломки? Разве одни для горя, а другим по барабану? Нет! Пусть ответят за все, что они для себя! Мы спросим по праву нищих: где все? Где для нас? Пусть!.. И если кто-нибудь посмеет…
— Га-а-а-а-а!.. р-р-р-р-р-ра-а-а-а!..
— Ба-ба!.. ба-ба!.. ба-ба!..
— Повторяю, — накатил вперебив Фитилю прежний огромный голос. Осталась минута. Немедленно компактными группами через Восточные ворота. Факела складывать направо. Расходитесь во избежание. Повторяю — в противном случае адекватно, вплоть до применения. Предлагаю очистить.
— …никто из этих! — снова прорвался хрип Фитиля. — Мы-то знаем, где ветер дует! Мы что же?! — не видим, куда ноги растут?! А если кто думает, что временно, так это навсегда! И кто посмеет поднять, того народ сам решает свою судьбу! Призываем: бросайте! И к нам! Думаете, вы там в безопасности? Со своими дубинками? Со своими шокерганами? Нет! Это над вами нависла беда! Страшная беда! Не простим никому и поименно!.. Только с нами, плечо к плечо с вашими братьями! Вливайтесь! Мы идем к вам, пацаны!
Темное тело шатнулось, вспучиваясь, заревело и потекло…
* * *
Шепча матерное, Бабец вырвал из-под панели пучок разноцветных проводов, раздергал, где были, контакты, посовал друг к другу голые концы… не то, не то… Вот посыпались искры… А, мля!.. Стартер щелкнул… с третьего раза завыл, засвистел… двигатель стрельнул, завелся — и заревел, разгоняясь пуще.
Кровь из рассеченной брови заливала левый глаз. Бабцу то и дело приходилось смахивать ее ладонью. Дел и без того хватало. Трак рычал, Бабец гнал его по эстакадам подземного гаража — вверх-вверх-вверх, крутой поворот (почти на каждом он со скрежетом и треском проходился стальным бортом о стену), и опять — вверх-вверх-вверх до следующего поворота. Володька зыркал по сторонам. Того и гляди, заряд ляпнет в боковое стекло. Может быть, стекло выдержит. А может, и не выдержит. Тогда хоть успеть затормозить, что ли… а что толку тормозить? Ладно, ему и так повезло: охранник у входа почему-то не пальнул сразу. Может, думал, по делу. Потерял секунду, тюфяк. А через секунду уж… С тех пор прошло только пять или шесть минут, и Бабец надеялся, что охранника еще не нашли. И не подняли тревоги. Вообще, он правильно рассчитал: не ждали они, что кто-то полезет в гараж. Потому и удалось. Трак ревел, взбираясь все выше, фары белым огнем жгли одну за другой многоярусные аппарели. Делов хватало… кровит, мля!.. и крутилось, крутилось зачем-то в башке: бровь — оно самое такое место. Дед Степан так говорил: бровь, мля, — оно самое кровавое…
Трак качнуло — правое переднее подпрыгнуло, перевалив через труп топтуна. Разлетелась полосатая палка шлагбаума. Бабец вывернул руль. Тяжелая машина прогрохотала по железным решеткам стоков и вынеслась из темной горловины.
Площадь, залитая неверным светом горящих справа от ворот мобилей, мерцала и волновалась, занавешенная, как рваным тюлем, слоями разноцветного дыма. Четыре прожектора лупили откуда-то сверху, и в их суетливых лучах гарь струилась и текла гуще. Перед цепью, преграждавшей путь к порталу «Маскавской Мекки», валялось десятка полтора тряпичных кукол. Когда пожарник опускал ствол гидранта, пружинистая струя воды обрушивалась на них, толкая и ворочая, и они, ожив, поднимали руки и мотали головами. Еще три или четыре упали чуть дальше — до них струя тоже добивала, но тыкалась вялой, потерявшей силу.
Черное месиво откатившейся в третий раз толпы надсадно выло.
— Сейчас, мля! — бормотал Бабец, смахивая кровь. — Сейчас!..
Руки сами, без участия головы, стали выворачивать руль, и Володька даже удивился неправильности их действий (но удивился как-то странно, стороной, как будто и руки были вовсе не его), потому что машина по крутой дуге пошла направо, в противоположную от ворот сторону. Однако ноги уже вбили педали, его бросило вперед, рычаг послушно хрюкнул — и трак, истошно ревя на задней передаче и раздирая пространство тяжелой стальной кормой, начал выписывать новую дугу, воображаемый конец которой упирался точно в середину портала.
Конечно, это было верное решение — задницей. Лбом переть как на комод так его уже окучили бы из шокергана, и привет. И секунды бы не прошло. Пух и готово. Два часа в бессознанке. И то если не в голову. Это он здорово придумал — задом на них: что, взяли?.. Снопы ядовитых огней зазря рассыпались на красном железе с белой надписью: «Шараб-кола». В зеркале заднего вида зеленая фигура медленно метнулась к одной из пожарных машин. Не успеть пеньку, не успеть. Прошляпили они Бабца. Пеньки — они и есть пеньки… Что-то беспрестанно сверкало. Он как автомат щелкал глазами в зеркала — правое, левое, правое, левое. Левое было красным… кровит, сволочь!.. Получите!.. Мягкие удары — тум, тум. Крики. Кажется, сразу четверо. Трак ухнул кормой в нишу портала и вышиб ворота. Бац! — вспышка. Лобовое стекло помутнело, будто глыба расстресканного льда. В голове быстро тикало. Стрелка таймера подползала к черте. Тормоза! Передача! Пошел!.. Рывками набирая ход, трак рванул обратно. В проем снесенных ворот уже вбегали люди. Получите!.. Ага, мля! Не любят!.. Снова несколько мягких ударов… крики… вспышки… Трак вывалился из портала направо, смел гидранты, с громом и скрежетом боднул пожарный мобиль, яростно буксуя, проволок несколько метров… Опять полыхнуло прямо в рожу. Бабец удивился, что еще соображает, и до упора вдавил педаль. Справа густились блестящие каски. Он вывернул руль… но тут синяя молния ударила в мозг, и шторки опустились.
* * *
Он открыл глаза и увидел луну. Луна качалась в темных облаках.
— Ну? — спросила луна. — Очухался?
Бабец тупо смотрел на нее. Луна была длинная, вытянутая — огурец, а не луна.
— Рикошетом шмальнуло, — послышался другой голос. — Свезло Бабцу. Если б в лобешник — капец.
Он скосил глаза — но ничего не увидел. Попробовал повернуть голову, чтобы взглянуть на говорящего.
— Брось, — возразила луна. — Его из пушки не убить. Здоров как бык.
— Да ладно — из пушки! Говорю тебе: поперло. Если бы прямой — без мазы.
Бабец голову все-таки повернул. Но не разглядел.
— Что ты гонишь? — хотел спросить он сам не зная у кого. — Кому капец?
Но выговорил только: хр-р-р-р-р.
— Во, захрюкал, — сказала луна. — Ишь, башкой-то мотает. Давай, давай. Оживай. Нечего.
Бабец уже понял: это Фитиль. Длинная белая рожа.
Язык во рту был — как говяжий.
— Да я ны… ны-ы-ичего, — кое-как выговорил он. — Ны… ны-ы-ормалек.
Подтянул ноги. Мурашки бегали по всему телу.
— Ожил, — удовлетворенно заметил Фитиль. — Пошли тогда, там тебя спрашивают.
— Кто?
Кислая слюна заливала рот. Бабец с усилием сплюнул. Повисла, сволочь, на подбородке. Утерся.
— Конь в пальто, — сказал Фитиль. — Вставай, герой.
Бабец попробовал руками. Руки шевелились. Но так, будто их только что слепили из пластилина.
— Ух, мля…
Сел. Стена поехала вправо… влево… устаканилась.
— Чего? — спросил он, часто моргая и переводя взгляд с одного на другого. — А?
Осторожно потрогал. Голова замотана какой-то тряпкой.
— Все путем, — сказал Фитиль. — Загасили пеньков. С твоей помощью. Короче, не разлеживайся. Дел полно.
Бабец оглянулся. Дым густо валил откуда-то справа.
— Ага, — сказал он, морщась. — Ну ладно… пошли.
Фитиль шагал впереди. Бабец тащился следом. Площадь была пуста. Только тряпичные бугры. Кобровцев можно было узнать по форме. Много. Особенно здесь, у самого портала. Чад. Тени.
— А каски? — спросил он, приглядываясь.
— Что? — Фитиль оглянулся. — Ты прибавь шагу, прибавь. Тащимся…
— Почему без касок-то? — повторил Бабец.
— Ребята поснимали, — Фитиль пожал плечами. — А что, удобно… твердая. Нравится работка?
— А?
— Говорю, работка-то твоя, — как, говорю, нравится?
— Моя? — переспросил Бабец, озираясь.
Язык едва ворочался. Голова гудела. Сейчас бы лечь… Погулял — и в тряпки.
— А?
— Что ты все акаешь! С первого раза не доходит? Подожди, сказал.
Даже разозлиться не было сил. Он глядел в спину Фитилю. Фитиль шагал к черному «форду-саладину». Бабец потоптался. Потом с кряхтением сел на брусчатку.
