проделать то же самое с собой, выдавало знакомство с предметом, а не дерзость. Я честно не представляю, сколько длилось взаимное, неловкое, возбужденное изучение друг друга, которому мы предались. То, что мне не забыть, – как внезапно ее охватила дрожь: достигнув высшей точки после сдавленных стонов и прерывистых вдохов, Франческа выглядела сраженной, лишившейся чувств, настолько беззащитной, что сердце разрывалось: откинутая голова, дрожащие веки, приоткрытые губы. И вот это я не забыл, не забыл.
Никогда не знаешь
1
Отец ушел из дома. Вернее, его выгнали. Если мама в этой связи решила не давать должных объяснений, мне, как и всегда, не хватило наглости их потребовать. Я часто и совсем не охотно упоминаю о бесившей меня маминой скрытности. Боюсь, однако, в своих рассказах я тоже согрешил, умолчав о многом. Пора залатать эту дыру.
За ужином, в день моего возвращения, она вышла из положения, дав понять, что отец уехал по работе неизвестно куда и зачем. Разумеется, я не поверил: по имевшимся у меня сведениям, единственная бизнес-инициатива, которую мог позволить себе мой старик, – заняться попрошайничеством. Тем не менее я не строил иллюзий: маму было не вывести на чистую воду. Нажми я, возможно, она бы признала свою вину. Поскольку не в ее характере было перекладывать груз жизни на других, она охотно взваливала его на себя, скромно и с достоинством. Скорее, хотелось спросить: к чему такая секретность? Чтобы защитить мою невинность? Оставить меня в неведении? Или чтобы остаться честной?
Так или иначе, какова бы ни была причина – остракизм или бегство, – отсутствие отца, которое при иных обстоятельствах породило бы во мне множество страхов и домыслов, в моем нынешнем состоянии служило траурной рамкой для картины, которая, будучи окрашенной ностальгией и завистью, была чрезвычайно пестрой.
Касательно ностальгии, что еще добавить, как не повторить, что стиль жизни Сачердоти приклеился ко мне, как липкая ловушка для мух? Зависть была неизбежным следствием. То, что для меня стало путешествием в мир счастливых и благополучных людей, для Леоне с Франческой было обычной жизнью. Одно это меня унижало. И хотя я вовсе не чувствовал себя строптивой Золушкой, мне сразу стало понятно: зависть ранит не только того, кто ее вызывает, а безжалостно грызет того, кто ее испытывает.
Сачердоти укатили на побережье, в летний дом, который стоял прямо у моря, в окружении вьющихся растений и цветущих лимонов и у которого было ожидаемое и незамысловатое название – вилла “Летиция”[55]. Что могло быть лучше, чтобы оправиться от джетлага и продолжить кутеж с того места, где он прервался.
Последние дни меня преследовали два дополняющих друг друга, противоположных образа, образовывавших печальный хиазм[56]: салон машины, где никак не может уснуть отец, и Франческа, просыпающаяся у себя в постели на вилле “Летиция”. Теоретически повергать меня в уныние должен был первый, но дыхание перехватывало от второго.
Обратное путешествие из Нью-Йорка прошло не так, как я ожидал. В доставившем нас в аэропорт town car[57] Франческа отгородилась от меня громадной книгой. Лишь когда мы стояли в очереди на посадку, мне удалось на мгновение привлечь ее внимание и улыбнуться ей. Просто так, без задних мыслей, ожидая в ответ хотя бы слабый знак того, что мы друзья, а не поспешный кивок, смысл которого мне так и не удалось понять.
Она сожалела о случившемся? Стеснялась? У нее был парень? Удивительно, но об этом я не подумал. Учитывая ее странные увлечения, любовь к одиночеству, небрежность, равнодушие к собственному и чужому внешнему виду, трудно вообразить, чтобы она, как и мои одноклассницы, забавлялась, затевая love affairs[58]. А ведь я уже вполне представлял, на что она способна. То, насколько ловко она распорядилась мною в ту роковую ночь, доказывало две вещи, тревожившие меня в равной степени: что я ее недооценивал и что я, конечно же, был не первым, кто насладился дерзкими плодами ее сладострастия.
Словом, на смену ностальгии и зависти пришла ревность. Кто этот счастливый мерзавец? Или он не один, их целый легион, целая армия! Вот кто такая Франческа Сачердоти? Шлюшка? Легкая добыча, которой каждый может воспользоваться? Fille de joie[59]из французского лицея?
Проделав по пустыне долгий путь, ведущий в ад, мне оставалось лишь укрыться в оазисе пуританской благопристойности.
Однажды меня охватила такая тревога, что я попробовал ей позвонить. При первой попытке, услышав мелодичный голос няньки из Кабо-Верде, я бросил трубку. При второй ответил Леоне, который как ни в чем не бывало долго изливал на меня потоки глупостей. Небесам известно, как я страдал при нашей первой встрече от остроумия и обманчивой привлекательности этого франта из высшего общества. Произошедшие события решительно переписали его роль в нашей комедии, теперь он выступал в амплуа зануды: типичный болтливый и надоедливый брат любимой девушки. Лишь в конце разговора я вырвал у него сведения о сестре.
Франческа? Казалось, мой интерес его удивил. Спит, сказал он. Впрочем, заметил недовольно Леоне, больше она ничем не занимается. И вообще, она совсем сбрендила. Он рассказал, что, когда они въехали на автостраду, она объявила, что забыла дома грамматику иврита, и потребовала вернуться за ней.
– Ты представляешь? Кем она себя вообразила? Голдой Меир?
Память мгновенно проснулась, складывая в цельную картину смутные разрозненные впечатления. Многие дни я пытался отыскать эти благословенные впечатления вне и внутри себя, без устали их призывал, получая от мира и от собственного сердца неудовлетворительные, расплывчатые ответы. Я почти решил об этом забыть, но вот они – зримые, благоухающие, встающие за рассказанной Леоне глупой историей. Гневаться и ворчать из-за грамматики иврита – типичная выходка, без которых Франческа не была бы Франческой. От этой тавтологии у меня так заколотилось сердце, что я прижал руку к груди, словно тенор в кульминационный момент горестной арии. На мгновение мне захотелось поделиться печалью с Леоне. Разумеется, я сразу одумался. Среди множества людей, которые меня не понимали, он один имел на это полное право.
– Разбудить ее? Я и сам буду рад.
– Да нет, что ты.
– Ты хотел ей что-то сказать?
– Ну да, – соврал я. – То есть… – я запнулся, – она меня просила кое-что узнать…
– Значит, вы созванивались.
– Да… то есть нет… Трудно объяснить.
– Скажу ей, чтобы тебе перезвонила?
Не знаю, что за безрассудство новичка подтолкнуло меня выдавить “да”, прозвучавшее как приговор претерпеть страшные муки – тем более бессмысленный, поскольку я сам его вынес. Доверить столь срочную депешу столь ненадежному
