и овец, и часто бок о бок с этими загонами – ирландских палубных пассажиров, толстых, тупо стоящих, с виду почти точно таких же загнанных, как и рогатый скот. «Горец» прибыл в порт в начале июля, и ирландские рабочие ежедневно прибывали тысячами, чтобы помочь собрать английское зерно.
Однажды утром, входя в город, я услыхал тяжкий топот, как от стада быков, позади себя и, развернувшись, узрел всю середину улицы заполненной огромной толпой этих мужчин, только что вышедших из ворот дока Брансуик, облачённых в длиннополые пальто с серыми капюшонами, вельветовые бриджи до колена, и обутых в ботинки, поднимающих густую пыль. Со своими блестящими дубинками из Доннибрука они были похожи на нашествие варваров. Они шли прямо из города в деревню и, возможно, из уважения к корпорации заняли середину улицы, чтобы не задевать тротуары.
«Спойте „Ланголи“ и „Озера Килларни“», – прокричал один малый, подбрасывая свою палку в воздух, пританцовывая в своих грубых башмаках во главе толпы. Вот так они и шли! Скача весело, как волынщики.
Когда я думал о множестве ирландцев, которые ежегодно высаживаются на берега Соединённых Штатов и Канады, то, к своему удивлению, дополнительно засвидетельствовал их толпы, загружающиеся от Ливерпуля до Нью-Холланда; и тогда, сложив всё это и ежедневно видя орды рабочих, спускающихся плотно, как саранча, на английские кукурузные поля, не смог не поразиться изобилию острова, который даже при неурожае картофеля ещё ни разу не подвёл человечество в обеспечении своим ежегодным урожаем.
Глава XLI
Редберн бродит во всех направлениях
Я не знаю, счёл бы разумным любой другой путешественник упомянуть об этом, но факт состоит в том, что в летние месяцы дни в Ливерпуле чрезвычайно длинные, и в первый вечер, обнаружив себя идущим в сумерках после девяти часов, я попытался припомнить свои астрономические познания, чтобы осознать столь любопытное явление. Ведь летние дни и зимние ночи так же длинны в Ливерпуле, как и на мысе Горн, и всё из-за того, что они находятся почти на одинаковых широтах.
Об этих ливерпульских днях, однако, мне было известно, и потому после рабочего дня на борту «Горца» было позволительно околачиваться в городе в течение нескольких часов.
После посещения всех отмеченных мест на карте моего отца, которые только удалось обнаружить, я как-то неопределённо начал расширять свои странствия, обязав комитет в своём составе исследовать все доступные части города, хотя прошло много лет, прежде чем я решился написать свой отчёт об этом. У меня это вызывало большое восхищение, поскольку везде, где я побывал, меня всегда принимали за одинокого исполнителя этого обязательства, бродящего вверх и вниз среди дальних улиц и переулков и размышляющего о незнакомцах, которых я повстречал. Вот так в Ливерпуле я шагал чередой бесконечных улиц с жилыми домами, разглядывая имена на дверях, восхищаясь симпатичными лицами в окнах и благословляя пухлых детей на порогах. И меня самого разглядывали, уверяю вас: но что с того? Мы должны быть готовы и к таким случаям. По правде говоря, я и моя охотничья куртка произвели настоящую сенсацию в Ливерпуле: я не сомневаюсь, что много отцов семейств приходили домой к своим детям с любопытной историей о блуждающем феномене, с которым они столкнулись, идя в тот день по тротуарам. Как поётся в старой песне, «ни о ком я не забочусь, даже о себе, и никто не позаботится обо мне». Я безнаказанно смотрел во все глаза и относил все пристальные взгляды на свой счёт.
Однажды я стоял на большой площади, взирая широко раскрытыми глазами на великолепную колесницу, стоявшую в портике. Глянцевые лошади подрагивали от благополучной жизни, а также от роскошной одежды из телячьей кожи, зашнурованной золотом, у извозчика и присутствующих лакеев. Я был особенно поражён красными щеками этих людей: она указывала на их замечательную привычку наслаждаться едой.
Так вот стоя, я внезапно почувствовал, что объекты моего любопытства превратили меня самого в такой же объект, и они рассматривали меня так, как будто я кому-то на британской земле помешал. Действительно, у них была для этого причина: поскольку теперь, когда я думаю о фигурах, выписанных моими ногами в те дни, то только благодаря чуду мой паспорт не был потребован тысячу раз во время множества моих прогулок.
Тем не менее я был всего лишь несчастным с виду смертным среди десятков тысяч тряпок и лохмотьев. Ведь в некоторых частях города, обычно населённых рабочими и бедняками, я раньше торопливо проходил через толпы неряшливых мужчин, женщин и детей, которые в этот вечерний час в этих кварталах Ливерпуля, как казалось, высыпали на улицу и жили там какое-то время. Подобного я никогда не видел в Нью-Йорке. Частенько я был свидетелем нескольких любопытных и множества очень печальных сцен и особенно не смогу забыть, как увидал бледного, оборванного человека, отчаянно мчавшегося вперёд в стремлении отбросить свою жену и детей, которые вцепились в него руками и ногами и заклинали его во имя Бога не оставлять их. Как оказалось, он хотел броситься в воду и утопиться от отчаяния и потери разума из-за нищеты. Во время этих хождений нищета появлялась передо мной везде, куда бы я ни шёл, и преследовала меня, нескончаемо наступая на пятки. Бедность, бедность, бедность в почти бесконечной перспективе: и нужда, и скорбь сплелись рука об руку на всем протяжении этих несчастных улиц.
И здесь не стоит упускать одну деталь, которая поразила меня в то время. Это было отсутствие негров, которые в больших городах в «свободной» Америке почти всегда представляли собой значительную часть лишенцев. Но на этих улицах негров не замечалось. Все были белыми и, за исключением ирландцев, местными уроженцами: даже англичане были такими же англичанами, как герцоги в Палате лордов. Это придавало странное чувство: и больше, чем что-либо ещё, напоминало мне, что я находился не в своей собственной стране. Там такие лишенцы по рождению почти неизвестны, быть урождённым американским гражданином считается гарантией от нищеты, что, возможно, возникает из-за ценности избирательных прав.
Говоря о неграх, я вспоминаю любопытствующие взгляды, которыми встречают матросов-негров, когда они идут по ливерпульским улицам. В Ливерпуле, действительно, негр шагает более гордой поступью и высоко по-человечески держит голову, здесь относительно него не существует никакого непомерного чувства превосходства, как в Америке. Три или четыре раза я столкнулся с нашим чёрным стюардом, одетым очень красиво и идущим рука об руку с красивой английской дамой. В Нью-Йорке на такую пару через три минуты напала бы толпа, и стюард был бы рад убежать, оставшись с целыми конечностями. Вследствие дружественного обращения, распространяемого на них, наслаждаясь непривычной неприкосновенностью во время пребывания в Ливерпуле, темнокожие повара и стюарды американских судов очень привязаны к этому месту и любят сюда путешествовать.
Будучи тогда несколько молодым и неопытным и подсознательно подверженным, в некоторой степени, местным и социальным предубеждениям, которые портят большинство людей, и от которых, в большинстве случаев, кажется, нет никакого спасения; я сначала удивлялся, что к цветному челове ку нужно относиться так, как это делается в этом городе, но взгляд со стороны показывает, что это, в конце концов, всего лишь признание требований гуманности и норма равноправия; то есть мы, американцы, передаём другим странам некоторые принципы, лежащие в основе нашей Декларации независимости.
Во время своих вечерних прогулок в более богатых районах я подвергался непрерывному унижению. Это был оскорбительный факт, совершенно не предусмотренный мной, в общем и целом, за исключением бедности и нищеты. Ливерпуль в удалении от доков выглядел в значительной степени так же, как и Нью-Йорк. В большинстве своём те же самые улицы, те же самые ряды зданий с каменными ступенями, те же самые тротуары и ограды, те же самые удары локтями и, как всегда, бессердечно глядящая толпа.
Однажды днём я прошёл через Лидский канал, но, честное слово, никто, возможно, не мог сравнить его с каналом Эри в Олбани. Я пришёл на рынок Святого Иоанна в субботу ночью, и хотя было довольно странно видеть эту большую крышу, поддержанную таким количеством столбов, всё же
