«Я — не она», — с ледяной решимостью подумала Деми и вывела первое слово.
За письмом ее и застала Доркас. Остановилась в дверях, полускрытая тенями.
— Я понимаю, почему ты открещиваешься от своей силы. Потому что она связана с тьмой и болью.
— У меня нет никакой силы, — глухо проговорила Деми, не отрываясь от дневника.
— Ты приказала атэморус уйти. Они тебя послушались.
— Это случайность. Или… может, Арес отозвал их именно в этот момент.
Доркас вздохнула.
— Ты сама-то в это веришь?
Нет. Не верила.
Деми подняла голову, но на нее не смотрела.
— Ты думаешь… я могу подчинять атэморус своей воле?
Не спрашивая разрешения, Доркас вошла в комнату, присела на край кровати. Строгое лицо смягчал взгляд серых глаз.
— Чтобы удостовериться, что это не было ли случайностью, нужно сделать это снова. Намеренно. Целенаправленно.
Деми отыскала среди записей самые первые. Она трижды становилась свидетельницей жатвы атэморус, но, вероятно, все же находилась к ним недостаточно близко. И каждый раз — кроме последнего — появлялась слишком поздно. Оттого описания духов обрывисты, расплывчаты, кроме тех, что записаны со слов самой Доркас. Того разговора Деми, конечно, не помнила. Дневник помнил вместо нее.
Она отыскала одну из записей, которую сделала на острове Цирцеи.
— Вот, послушай. «Они проходят сквозь меня. Я чувствую, как мои кости становятся полыми, и духи заполняют их своей черной водой». Это мое воспоминание об атэморус. Воспоминание Пандоры. Когда я открыла пифос… они прошли сквозь меня. Они что-то во мне изменили.
Деми в глухом отчаянии отшвырнула от себя дневник.
— Я представляла… — Голос сорвался. Она прочистила горло и начала снова: — Я представляла себя спасительницей, которая держит над головой надежду. И та излучает целительный, колдовской свет, что может померяться силой со светом самого Гелиоса. Что сможет всех нас спасти. А вместо этого мне досталась тьма.
— Ты еще можешь спасать. Если ты сумеешь укротить нападающих на Акрополь атэморус, ты сбережешь не одну жизнь.
— Но это значит, что тьма так и останется внутри меня. Та тьма, что искажает любую магию, к которой я прикасаюсь. Тьма, которая, вероятно, и связывает меня с атэморус.
— Тьма внутри — не так плохо, если умеешь ей управлять.
Что-то в голосе Доркас заставило Деми пристальнее вглядеться в ее лицо.
— Божественная сила жила во мне с самого рождения, как и в любой Искре. Дары богов дремлют в нас — в наших жилах, в нашей крови, вот только иногда их нелегко заставить пробудиться. Есть Искры, которые, впервые ощутив в себе божественную искру, зажигают ее одним взмахом своих пушистых ресничек. Видела бы ты Софию или Деспину. Кажется, стрелять из лука и орудовать мечом они научились еще в пеленках — настолько легко и естественно у них это выходит. Каждый раз я смотрю на них и люто им завидую. А еще немного их ненавижу.
Доркас не прятала свои неприглядные стороны, прикрываясь добродушием, как Никиас — полумаской. Хотя они оба имели право скрывать живущую внутри тьму. Вздрогнув, Деми подумала о том, что свою она от Кассандры скрыла. И, сложись все иначе, скрыла бы и от остальных.
— Мне понадобилось куда больше времени для пробуждения божественного дара. А когда это наконец произошло, я была совсем не рада.
— Почему?
Доркас сосредоточила на ней взгляд потемневших глаз.
— Потому что когда ты злишься на родную мать за то, что отшлепала тебя за позднее возвращение с прогулки, меньше всего ты хочешь, чтобы от твоего крика содрогнулась земля. И чтобы твою и без того ветхую лачугу разделило напополам гигантской трещиной, которая уходила в самую бездну, в самый Тартар.
— Ох, мне так жаль…
— Мне тоже, но… Пробудись эти силы раньше, когда я была беспокойным младенцем, который целыми сутки (если верить матушке) только и делал, что орал… Не было бы у меня ни ветхой лачуги, ни матушки.
Деми поежилась. Наверняка прежде она ловила себя на мысли, что завидует Искрам — одаренным, а не проклятым богами. Однако теперь понимала, через что им порой приходится проходить. И насколько их дар, их божественное благословение, может быть опасен — для их родных и близких и для них самих.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она представила себе молнию, что срывается с руки обычного эллина, который вскоре окажется Искрой Зевса. Огонь, вспыхивающий рядом с Искрой Гефеста. Поднявшаяся от гнева Искры Посейдона разрушительная волна. И страх в глазах тех, кто на свою беду оказался рядом с ними.
— Ярость, злость, гнев… вся эта тьма, которая меня переполняла, стала моим оружием и моей слабостью. Именно она и сделала меня одной из самых лучших Искр Кефалонии. Но только после того, как я научилась ей управлять. — Закусив губу, Доркас резко отвела взгляд. — Теперь с этим, конечно, сложней. Но я продолжаю с собой бороться. Продолжаю укрощать тьму и переплавлять ее в силу.
— Как? — Взгляд Деми жадно искал ответы в ее лице.
Доркас подалась вперед, отчеканила:
— Прежде — я ее приняла.
Деми с усталым стоном откинулась на подушки. Не боялась показаться слабой, уязвимой… только не сейчас, не в присутствии Доркас, которую, по правде говоря, едва знала. В дневнике о ней — всего несколько строк; ощущений, фактов — ненамного больше. Дерзкая, смелая, своенравная, с даром, который с трудом поддается контролю, то и дело норовясь вырваться наружу, точно заточенный в неволе зверь. Но использовать слабость Деми, насмехаться или язвить Доркас не станет, это она знала наверняка.
— Когда будешь готова — мы попробуем. Вместе, — горячо пообещала Доркас прежде, чем оставить ее в одиночестве.
«Принятие, да?»
Деми взглянула на вытянутые руки — обычные, с гладкой золотистой кожей. Будь рядом зеркало, заглянула бы в собственные глаза. Что же крылось в ее душе, кроме печати забвения? Какой именно след оставили в ней атэморус?
Глава двадцать четвертая. Кошмары Фобетора
Немного горько — хотя, наверное, ожидаемо — как быстро все переменилось. Даже презирая Пандору за свершенное, эллины, знающие о ее возвращении в Алую Элладу, все же видели в ней призрачный, но шанс на спасение. А теперь… Деми больше не была воплощенной надеждой. Она была той, что, совершив ошибку, уже никогда не искупит свою вину.
Ее не избегали намеренно, просто люди в Акрополе сейчас были заняты войной — подготовкой к ней или же настоящими сражениями. Большинство — с атэморус, меньшинство (то, что формировало костяк избранных воинов) — с химерами Ареса в Эфире.
Они больше не полагались на Элпис. Надежды в одночасье прекратить войну больше не осталось.
Рядом с Деми оставались лишь Ариадна с Фоантом, который постоянно — и порой безуспешно — пытался рассмешить ее или хотя бы вызвать ее улыбку. Еще чаще, что вызывало неизбежное недовольство Ариадны — напоить.
Кассандра была занята поисками иных способов победить Ареса. Никиас, наверное, был только рад, что ему больше не нужно было всюду сопровождать Деми. Она старалась не думать о горечи, которую порождали эти мысли. Глупо, наверное, но когда она читала дневник — книгу, в которой была главным персонажем, — показалось, что между ними двумя промелькнуло что-то похожее на… Взаимопонимание? Доверие? Симпатию? Даже некую… близость? Деми и сама не знала.
Она списана с их счетов. И хотела бы сказать, что не чувствует ничего ровным счетом, но… Она ведь и раньше наверняка понимала (не могла не понимать), кем была для Кассандры и для остальных — быть может, для всех, кроме Ариадны. Только шансом, только девушкой, чье прикосновение откроет пифос. Теперь, когда в нем не оказалось надежды, ее жизнь их больше не интересовала. Однако порой то, что разум считал логичным, правильным, сердце воспринимало совсем иначе.
И пусть Деми спокойней дышалось в отдалении от тех, кого она подвела, груз вины с ее плеч никуда не делся. Видно, она повязана с ней на всю жизнь, как Тизиф — со своим проклятым камнем.
