— В части открытия наших рынков для западноевропейских товаров и инвестиций в их промышленность, да.
— Как же вы собираетесь предотвратить их союз с Поднебесной? — спросил император.
— Можно предложить финансовую помощь их правительствам, — предложил Вольский. — Деньги, данные чиновникам, всегда и везде или разворовываются, или используются крайне неэффективно. Вроде как окажем помощь, а вроде как и останемся при своих.
— Это удовлетворит чиновников, но не промышленников и политиков, — вступил Шебаршин. — Полумеры результатов не дадут.
— Резонно, — согласился государь.
— Ну, тогда действительно лучше уж расширить ЕАС, — Вольский поморщился как от зубной боли. — Так хоть контроль сохраним.
— Понятно, — государь перевел взгляд на Васильчикова. — Ваше мнение, князь?
— Я тоже за переговоры с Поднебесной, — засуетился Васильчиков. — Как говорится, худой мир лучше доброй ссоры. Но вот в остальном... По Европе я согласен с Аркадием Ивановичем. Экономически усиливать западные страны, не связывая их рамками политических и экономических союзов с нами, крайне опасно. Мне здесь больше нравится предложение генерала Шебаршина об ускоренном приеме этих стран в ЕАС.
— Вы не забыли, князь, что это приведет к опасным диспропорциям в экономике империи и ЕАС в целом? — уточнил я.
— Но я надеюсь, что у нас будет достаточно времени в запасе, чтобы устранить их, — глаза Васильчикова забегали. — Кроме того, мне кажется, все же обоснованнее строить нашу политику в Северной Америке на базе долгосрочного сотрудничества с Южной Конфедерацией. Да, конечно, Новая Англия чистоплотнее всех своих соседей. Но не надо забывать, что именно там наиболее сильны идеи объединения Штатов. Там остались политические и экономические центры, которые традиционно связаны с мощью Северной Америки: Вашингтон и Нью-Йорк. А вот в Южной Конфедерации, напротив, наиболее влиятельны политики, ратующие за изоляционизм. Кроме того, что греха таить, прав князь. Демократической Конфедерацией они давно остались только по названию. Вся власть там де-факто принадлежит чиновникам, а у президента Кэнсела давно уже проявились диктаторские замашки. Но, если задуматься, и это нам тоже на руку. Усиливая коррупцию, договориться с «папашей» Кенселом будет проще, чем с политиками из Вашингтона. Всегда легче удовлетворить амбиции жадной до денег семейки, чем идти на компромисс с политиками, ратующими за интересы целой страны. Сделав ставку на Южную Конфедерацию, мы сможем значительно сильнее влиять на ситуацию в регионе.
— А ведь князь прав, — государь повернулся ко мне, — усиливая Вашингтон, мы создаем угрозу возрождения США. Вас не пугает эта перспектива?
— Нисколько, — улыбнулся я в ответ. — Если будем проводить взвешенную и моральную политику, то усиление других стран лишь пойдет нам на пользу. А Америка раньше или позже все равно объединится, будем мы мешать этому или нет.
Государь так и не отвел от меня своего пристального взгляда, когда заговорил Нессельроде:
— А я против переговоров с Поднебесной. Обнаглели эти хунхузы уж слишком. Если начнем с ними договариваться, решат, что мы слабы, и еще больше обнаглеют. А вот когда Пекин будет в руинах, тогда и поговорим. И в остальном согласен с Шебаршиным. И с Аркадием Ивановичем, и с господином Васильчиковым. Никому нельзя позволять усиливаться, никого нельзя выпускать из-под контроля. Чем слабее враг, тем сильнее мы.
— Понятно, — государь перевел взгляд на Шебаршина. — У вас есть что-либо добавить, генерал?
— Нет, ваше величество, — покачал головой тот. — Я только хочу заметить, что от разговоров о «моральной» политике веет каким-то ребячеством. Политика — это инструмент обеспечения наибольших преимуществ для своего государства. И требует она тех действий, которые наиболее выгодны для него. Что же до рассуждений о морали и нравственности, то давайте оставим их восторженным студентам и думским демагогам! Мы, как люди государственные, должны исходить прежде всего из интересов империи и действовать логично, а нравственность... Нравственно все, что выгодно России.
— Когда же вы поймете, генерал, что нравственное очень выгодно и чрезвычайно логично? — вздохнул я.
Шебаршин ответил мне насмешливой улыбкой.
— Что же, господа, надо принимать решение, — подытожил государь. — Время не терпит. Впрочем, скоропалительные выводы тоже никому не нужны. Давайте сделаем перерыв часа на полтора, да и пообедаем заодно. Для вас накрыт стол в Мальтийском зале. Не смею более задерживать.
Глава 25
РАЗГОВОР С ВРАГОМ
Я вышел из зала для совещаний, подошел к окну и облокотился на мраморный подоконник. Передо мной расстилался заснеженный парк, парк, где меня впервые посетили странные видения о былом и грядущем. Как жаль, что мне больше так и не довелось увидеть того прекрасного города, который пригрезился в поместье Гоюна! Внезапно я, как и тогда, ощутил уже знакомую дрожь. Какое-то новое видение, как всегда не спросясь, намеревалось предстать передо мной, и я расслабился и, уже заранее содрогаясь, приготовился увидеть новые потоки крови, неурядицы и катастрофы.
Однако возникшая передо мной картина оказалась сюрпризом. Я очутился в пещере, освещенной керосиновой лампой, в тусклом свете которой едва различалась грубо сколоченная мебель. Прямо передо мной, в бухарском халате и туфлях без задников на босу ногу, сидел Гоюн.
— Так вот ты где, — усмехнулся я.
— У меня таких много, — ответил он. — Не найдете.
— А нам и искать не надо, — улыбнулся я. — Другие найдут. Ты ведь даже не знаешь, какой я тебе подарочек приготовил.
— Я тебе тоже. Даже два.
— Что же, посмотрим кто кого.
— Посмотрим. Хотя мне жаль, что ты не на моей стороне.
— Мог предположить.
— Предполагал, но все же надеялся.
— Жалеешь, что не убил?
Он чуть помедлил.
— Нет. Такого мастера, как ты, убивать грех.
— Жизнями простых смертных ты не брезгуешь.
— Простые смертные мне неинтересны. Они даже не понимают, что происходит. А вот ты понимаешь.
— Да. А еще я знаю, что мы воюем чужими руками.
— Придет время — сразимся и врукопашную.
— При любом исходе?
— Да. Это карма. Когда-нибудь, возможно, ты тоже научишься видеть эти вещи. Наша судьба — ставить точку своими руками. Потому, между прочим, и ваши предки вынуждены были сами убивать Распутина.
— Ты и вправду считаешь, что продолжаешь его дело?
— Нет, но мы похожи.
— С Распутиным? Чем же?
— И он, и я... и ты, кстати, видим, что мир куда обширнее и многообразнее, чем тот вольер, в который загнала людей их собственная тупость. И он, и ты, и я понимаем: то, что считается высшим благом здесь, на самом деле не более чем пустышка в руках младенца. И он, и ты, и я понимаем, что, увлекшись этими игрушками, человечество забыло про главное. Но все мы трое: и он, и ты, и я — играем по правилам вольера. На этом, правда, сходство заканчивается, дальше начинаются различия. Я хочу вывести людей на свет. Ты жалеешь их размякшие мозги и всеми силами оберегаешь вольер. Ну а Гришка тогда вообще струхнул. Вся его жизнь в последние годы — это борьба за сохранение своего статуса и ожидание пули в спину, оттого и пил, и распутничал. Ничем другим, кроме той ночи в твоем доме, это закончиться не могло. Чтобы выжить, пророку надо быть хищником, а не трепетной ланью. Это закон.
— Христос так не считал, — заметил я.
— И чем кончил? — губы Гоюна сложились в насмешливую гримасу. — Только не говори мне, что с креста он донес свои истины всему миру. Только не говори мне, что его проповеди и поповские сказки — одно и то же.
— Не буду говорить, — пообещал я.
— Тогда почему ты вышел на бой против меня? — спросил Гоюн. — Почему защищаешь этот лживый, насквозь прогнивший мир? Скажи мне, князь, как ты собираешься заставить это стадо меняться, если не хочешь выгнать его в чисто поле? Да, там волки. Там опасно, голодно и страшно. Но как иначе им научиться думать самостоятельно, если не лишившись иллюзорной защиты и привычных кормушек?
— Ах, Гоюн, — я печально улыбнулся, — стадо баранов в ночном лесу становится испуганным стадом баранов, а не боеспособным легионом. Ты думаешь, что заставишь людей думать и искать, низвергнув мир в хаос? Никогда. Те, кому нужны лишь кормушки и забор, будут искать новые кормушки и строить новый забор. Да ты и сам это понимаешь, если уже примерил на себя корону будущей империи. Ты думаешь, что, возглавив их, сможешь что-то поменять? Никогда. Дашь им укрытие после бури — сделают тебя новым идолом. Заставишь сдавать экзамены по духовности — будут покупать дипломы. Да и толпу проводников, которые огнем и мечом понесут твое учение в массы, можно себе представить. Русь так однажды уже крестили. А какая инквизиция расцветет после твоего ухода, Торквемада в гробу перевернется. Впрочем, ты этого не увидишь. Но тебе предстоит увидеть реки крови еще при жизни, когда наступит призываемый тобой хаос. Ты сможешь перенести это, когда увидишь, как по твоей вине гибнут миллионы?
