На замысел «Тараса Бульбы», помимо собственно истории запорожского казачества, оказали, таким образом, влияние и польское восстание 1830–1831 годов, и Отечественная война 1812 года, и начинание императора, проводимое Уваровым в жизнь с начала 1830-х годов. В этом смысле «Тарас Бульба» — как органическое единство истории и литературы, как историческое сочинение, тесно связанное с современностью, — произведение безусловно «знаковое». Сам Гоголь признавался, что у него «не было влеченья к прошедшему» и что предметом его творчества всегда была «современность в ее нынешнем быту». «Прошедшее же и отдаленное возлюбляется по мере его надобности в настоящем», — пояснял Гоголь. Собственно говоря, «Тарас Бульба» — это преобразовательное, «притчеобразное» (в понимании самого Гоголя) произведение о России как единственной свободной державе в мире, исповедующей православие.
Многое теперь начинает проясняться. Как раз в то время, когда министром народного просвещения Уваровым было официально провозглашено следование началам православия, самодержавия, народности, Николай Иванович Билевич, один из проводников на ниве просвещения заявленной Уваровым программы, читает юному Достоевскому и его брату гоголевского «Тараса Бульбу».
Хорошо известно, с каким воодушевлением современники Гоголя восприняли «Тараса Бульбу». С самого начала читатели почувствовали особый, исключительный характер гоголевской повести. По свидетельству самого Гоголя, его повесть понравилась «всем вкусам и всем различным темпераментам». Показательна реакция одного из тогдашних слушателей «Тараса Бульбы», преподавателя словесности в Благородном пансионе при Петербургском университете Василия Ивановича Кречетова, о чем рассказывал в своих воспоминаниях И. И. Панаев: «Кречетова поразил или, вернее сказать, ошеломил „Бульба“. Он во время моего чтения беспрестанно вскакивал с своего места и восклицал: „Да это chef d’oeuvre*… это сила… это мощь… сам старик Вальтер Скотт подписал бы охотно под этим Бульбою свое имя…“». По свидетельству П. В. Нащокина, «особенно» хвалил «Тараса Бульбу» А. С. Пушкин. Критики — С. П. Шевырев, М. П. Погодин, О. И. Сенковский, В. Г. Белинский, П. И. Юркевич и др. — были единодушны в оценке «Тараса Бульбы» как лучшей из повестей «Миргорода». В то время сборник «Миргород» был поднесен Гоголем через Уварова императору Николаю Павловичу. Впоследствии «Тарас Бульба» стал одним из любимых произведений Александра Блока, цесаревича-мученика Алексея Николаевича и многих других.
Не остался равнодушным к гоголевской повести и четырнадцатилетний Федор Достоевский. «Эффект чтений» Билевичем «Тараса Бульбы» оказался так силен, что эта повесть навсегда осталась одним из любимых произведений Достоевского. О том, что Достоевский любил и перечитывал «Тараса Бульбу», свидетельствует, помимо упомянутого наброска к роману «Подросток», целый ряд фактов. Из письма Достоевского к брату Михаилу от января 1844 года известно, что к тому времени он закончил работу над драмой «Жид Янкель» (к сожалению, это произведение до нас не дошло). Позднее с образом Янкеля в «Тарасе Бульбе» Ф. М. Достоевский сравнивал одного из героев «Записок из мертвого дома» (1860). О гоголевской повести он вспоминал позднее в «Дневнике писателя» за 1877 год: «Что за трепетание, что за принижение перед Австрией! „Изволит, дескать, она осердиться!“ У Гоголя атаман говорит казакам: „Милость чужого короля, да и не короля, а милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства“. Это атаман говорит про предателей. Неужели вам хочется, чтобы и русские, в трепете животного страха за свои интересы и деньги, склонялись точно так же перед каким-нибудь желтым чеботом?».
Показательно, что к «Тарасу Бульбе» Достоевский обращается в 1874 году именно в связи с темой воспитания. Точно так же и Гоголь в конце жизни, работая над вторым томом «Мертвых душ», большое внимание уделяет теме школьного воспитания. Кстати сказать, один из прототипов помещика Тентетникова в первой главе второго тома «Мертвых душ», студент математического факультета Московского университета Дмитрий Константинович Малиновский, был также почитателем первых произведений Достоевского и даже признал самого себя в герое «Двойника». Малиновский писал тогда Гоголю: «Мой порок… вчуже осмеянный, принесет мне пользу — это я испытал… Вот не читали ли вы повести нового писателя Достоевского: „Двойник“, там кажется уж слишком пересолено или по крайней мере взят больной человек. По сходству кой в чем героя этой повести со мною я очень его дичился и, признаюсь вам, начал стыдиться того, чего прежде не стыдился».
Итак, и Гоголь, и Достоевский в конце жизни одинаково обращаются к проблеме школьного воспитания. Делают они это, конечно, в разное время: Гоголь в 1840-х годах, Достоевский — много позднее — тогда, когда авторитет Гоголя окончательно закрепится в его сознании.
Нельзя не затронуть в связи с этим одну очень важную и даже болезненную тему, касающуюся взаимоотношений Гоголя и Достоевского. При рассмотрении отношений молодого Достоевского к Гоголю возникают еще две проблемы. Первая: была ли личная встреча Достоевского с Гоголем? Вторая, с ней связанная: какое отношение имеет образ Фомы Фомича Опискина в «Селе Степанчикове и его обитателях» к Гоголю как автору «Выбранных мест из переписки с друзьями». Решаются эти проблемы лишь при совместном их рассмотрении.
Какими-то чертами Гоголя Достоевский, судя по всему, действительно воспользовался, создавая образ Фомы Опискина. А почвой для этого, по-видимому, послужила личная встреча Гоголя и Достоевского осенью 1848 года.
Несомненно, идеи позднего Достоевского во многом перекликаются с идеями и взглядами Гоголя. Известно, например, как резко критически зрелый Достоевский отзывался об атеисте Белинском. Но не надо забывать, что свою литературную карьеру Достоевский начал, волею или неволею, именно в кругу Белинского. Встреча с Гоголем в 1848 году, на которой, вероятно, присутствовал Достоевский (установлению этого факта посвящена, в частности, статья Ю. Э. Маргулиеса)*, была организована Гоголем именно для представителей западнической, либеральной части литераторов. Достоевскому в то время было 27 лет, Гоголю — 39. Но разделял их не только возраст.
Надо сказать, что сам Гоголь не любил западников, для которых православие, самодержавие и народность в лучшем случае были пустым звуком, в худшем — «сигналом к атаке». Однако Гоголь считал, что долг его — влиять на окружающих, если они к нему тянутся, «снисходить» до уровня падших, чтобы заронить в них хотя бы крупицу того, чем обладал сам. Эта черта Гоголя прослеживается не только в его отношении к Белинскому и его последователям, но и ко многим другим его современникам. К сожалению, эта черта послужила (да и сейчас порой служит) поводом к различным идеологическим спекуляциям вокруг имени Гоголя. Однако нельзя не увидеть в этой черте христианской кротости, той «милости к падшим», к которой призывал современников Пушкин. На встречу с литераторами-западниками во время своего непродолжительного, трехнедельного пребывания в Петербурге в 1848 году Гоголь шел сознательно, желая повлиять на них не только ради них самих, но в большей степени ради их многочисленных читателей.
Насколько трудно приходилось при этом Гоголю, можно судить из воспоминаний об этой встрече близких к покойному уже тогда Белинскому современников — Н. А. Некрасова, И. И. Панаева, П. В. Анненкова, А. Я. Панаевой. «Снисходя» к «сродникам по плоти», Гоголь при встрече с ними соблюдал определенную дистанцию и даже держал себя «как начальник», свысока, что было воспринято ими как отчужденность и холодность. Так, Н. А. Некрасов вспоминал о встрече с Гоголем, на которой присутствовал, по-видимому, в числе еще нескольких не упомянутых литераторов, Достоевский: «Раз он изъявил желание нас видеть. Я… Панаев и Гончаров надели фраки и поехали представляться, как к начальству. Гоголь и принял нас, как начальник принимает чиновников; у каждого что-нибудь спросил и каждому что-нибудь сказал». И. И. Панаев рассказывал: «Гоголь изъявил желание А. А. Комарову приехать к нему и просил его пригласить к себе несколько известных новых литераторов, с которыми он не был знаком. Александр Александрович пригласил между прочими Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина… Мы собрались к А. А. Комарову часу в девятом вечера. Радушный хозяин приготовил роскошный ужин для знаменитого гостя… В ожидании Гоголя не пили чай до десяти часов, но Гоголь не показывался, и мы сели к чайному столу без него. Гоголь приехал в половине одиннадцатого, отказался от чая, говоря, что он его никогда не пьет, взглянул бегло на всех, подал руку знакомым, отправился в другую комнату и разлегся на диване. Он говорил мало, вяло, нехотя, распространяя вокруг себя какую-то неловкость, что-то принужденное. Хозяин представил ему Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина. Гоголь несколько оживился, говорил с каждым из них об их произведениях, хотя было очень заметно, что не читал их».
